Аветик Исаакян: Чингисхан
На многие и многие страны легла тень от крепостной стены Каракорума, и к Каракоруму обращены глаза и уши этих стран.
На крови многих и многих народов замесил Чингисхан раствор для стен Каракорума, из тысяч и тысяч черепов воздвиг он крепостные башни.
На троне из слоновой кости восседает Чингисхан в своем златовратном чертоге, и седая голова его подобна покрытой вечными снегами, вознесшейся выше туч вершине Тянь-Шаня.
От Великого океана до знойного Индийского моря, от дышащей бурями пустыни Гоби до пронзающих небеса вершин Кавказа простирается подножие чингисханова трона.
Великий монгол полулежит на троне, и взгляд его мрачен, как бездетные пучины Каспия. Он стар. С трудом передвигаются ноги, некогда заставлявшие сотрясаться горы, еле слышен голос, заставлявший прежде содрогаться целые народы, обессилели руки, некогда впрягавшие в одну упряжку льва и тигра.
На коврах у подножия ханского трона застыли, преклонив колони, визирь и придворные; склонив головы, все обратились в слух, они ждут повелении хана.
- Эй, визирь, - молвил хан гаснущим голосом. - Скучно мне... очень скучно. Женщин сюда! Пусть пляшут, пусть поют, пусть плещутся в фонтанах передо мной... Вина несите! Эй, несите сюда вина, огненного, столетнего вина...
В мгновение ока распахнулись эбеновые двери, и с песнями, смехом и волной благоуханий в сераль выплеснулась целая толпа юных газелей - ослепительно-прекрасные девы, которых похитили для чингисханова гарема из перламутровых дворцов Кандагара, из благоуханных цветников Шираза.
В просторном зале скользят они в пляске вокруг хана, украшенные цветами, полуобнаженные, в прозрачной дымке развевающихся одежд.
Прекрасны, как заря, и чисты, словно лилии, их тела, они источают благоухание благовонных масел и всех ароматов Индостана и Аравии.
Бурно-пламенны и томительно-нежны их пляски.
Черные, как ночь, и золотые, как солнечные лучи, волосы рассыпаются по сверкающей белизне плеч, обвиваются по стройным шеям и волнистыми прядями опускаются на снежно-белые груди, как черные и золотые облака на снега Куэнь-Луня.
Подобно райским яблокам трепещут на лунных телах напоенные пьянящим ароматом перси.
Словно тысячеголосые соловьи в кущах роз среди цветиков китайского богдыхана поют сладкозвучные девы, поют о ночах любви и о жгучих лобзаниях, поют и пляшут, вьются, словно легкокрылые мечты, вокруг хана - и обольщают, завлекают его в дарующие забвение объятия любви.
Но слушает Чингисхан - и не слышит, слушает, но не бурлит его кровь.
В смарагдовых и яхонтовых чашах кипит, словно кровь молодого воина, огненное вино. Воспламенится тот, кому прольется на язык хоть единая его капля.
И пьет Чингисхан.
В благовонной розовой воде фарфоровых водоемов плещутся прекрасные пери. Вместе с бегущими вверх и вниз струями фонтанов с журчанием и смехом разлетаются от юных тел прозрачные брызги, подобные алмазам и жемчужинам, но стоит им упасть на лоб Чингисхана - и они застывают, превращаются в льдинки.
Смотрит хан на белоснежные тела гурий, смотрит, но не видит, смотрит, но не волнуется его остывшее сердце.
Певучие звуки лир, флейт и кимвалов плывут вокруг мраморных колонн, поднимаются вверх, стелются по золотому потолку, будто устремляются в заоблачные выси. Но не достигают они ушей хана, не волнуют его окаменевшую душу.
Солнце и море в глазах юных пери, их взгляды мечут стрелы и пламя, огненным ливнем проливаются они на хана, сплетают вокруг него обволакивающую завесу из лобзаний и обольщений, но в стальной щит обратилось сердце хана, и ни одной стреле не пронзить его, никакому огню не согреть его.
В смарагдовых и яхонтовых чашах кипит огненное вино, подобное горячей крови молодого воина, и воспламенится тот, кому падет на язык хоть одна его капля.
Вино это привезено из стран, где солнце подобно пламени. Опьяняется жгучими мечтами тот, кто выпьет хоть одну чашу солнечного напитка.
И пьет хан. Но холод и стужа в его душе, и солнцу не под силу растопить их.
- Пусть придет ко мне газель с гор Гюрджистана, пусть она ласкает меня.
Ступая плавно, подобно легковейному ветерку, цветущая и благоуханная, как весна, прибегает красавица, легкая, как дитя, и покорная, как мечта, и приникает к иссохшим коленям хана.
Хан собирается с силами, протягивает скрюченные руки и обнимает луноликую пери. Бессильно привлекает он ее к себе и с трудом прикасается немощным поцелуем к ее едва распустившейся, подобно гранатам гюрджистанских садов, груди.
И опускает руки великий хан, и колени его трясутся под нежной тяжестью юной красавицы.
- Уберите прочь всех! Всех!.. Надоели, наскучили они мне, - раздраженно повелевает он осипшим голосом.
Помрачнели иссохшие глаза хана: “Кто властвует над женщиной, тот поистине властвует над миром. Вся моя держава не стоит огненного поцелуя молодого пастуха”.
Эта мысль змеей вползла в его голову, ядом напоила его сердце.
И, свесив голову на грудь, хан впал в дремотное забытье.
Всемогущ великий монгол, он властитель половины вселенной, стоит ему приказать - и другая половина мира ляжет к подножию его трона; он может по единой своей прихоти повергнуть в прах меднокаменные ворота Мсыра, может обратить в руины великолепные чертоги Византии, и дым пепелищ поднимется до самого неба. Но нет у него сил, чтобы поцеловать прекрасную пери...
- Визирь, скучно мне...
- Только прикажи, о великий хан, о солнце государей! Ведь все покорно твоей воле, от Великого океана до страны франков.
“Солнце государей...”-каким нелепым и насмешливым показался Чингисхану этот привычный титул! “Угасшее солнце, - поправил он мысленно. - Угасшее солнце... Даже мгновенная искра в силах затмить его”.
- Ты сказал - до страны франков?.. Визирь, я хочу отправиться на охоту к границам страны франков. Приведите коня, сына старинного моего друга по битвам... Соберите всех моих телохранителей, все войско! Хочу отправиться на охоту в бескрайние долины Хорезма и достигнуть, преследуя львов, самых дальних пределов франкской земли, чтобы согрелась моя кровь, чтобы забурлила она... Поскачем же скорее, поскачем во весь опор...
Сказал хан - и было исполнено.
И вот уже на площади перед раззолоченным дворцом зазвучали громовые раскаты военной трубы, и всколыхнулся, как морс, бескрайний город: в мгновение ока высыпали из домов воины и военачальники, облачились в доспехи, вывели из конюшен своих скакунов и помчались на дворцовую площадь.
Подобно крыльям исполинских орлов, колышутся кроваво-алые, затканные золотом стяги, те, что пламенели над головой хана на полях славных битв под солнцем Индии и трепетали под грозными ветрами Турана.
Грызут стальные удила аргамаки военачальников, ржут и бьют копытами о каменные плиты, мечут искры во все стороны. Сверкает в лучах солнца густой лес копий и обнаженных сабель ханского воинства.
Восседая на руках приближенных, появился хан. Оружие его усыпано сверкающими каменьями, ржет и становится на дыбы его скакун, рожденный от того горячего, как пламя, и неукротимого, как буря, коня, который некогда крушил грудью тысячелетние стены Китая и могучими копытами откалывал каменные глыбы с ребер Эльбруса.
Приближенные усаживают хана на коня. Дрожащей рукой берется он за раззолоченную узду, и скакун, почуяв хозяина, радостно вздрагивает и с силой бьет копытами о каменные плиты.
И шатается хан, еле держится он в седле, мелкая дрожь пробегает по телу, и поводья выпадают из рук.
- Снимите меня с коня!.. Не хочу! - приказывает он.
Замолкла воинская труба, и обезлюдела площадь.
Могуществен Чингисхан. Он может повелеть - и в одно мгновение Багдад, град халифов, скроют пенистые волны Тигра или до самого солнечного диска поднимется сыпучее море аравийских песков; по его приказу могут погрести под землей всю страну франков - но он не в силах обуздать своего коня.
Болен, смертельно болен хан.
- Эй, визирь, - с трудом шепчет он, - смерть моя близка... Повелеваю окружить город войсками в полном вооружении... Стерегите все-стены, ворота, башни, чтобы смерть не прокралась во дворец! Стерегите неусыпно со всех сторон - на крыше, у дверей, у окон, чтобы смерть не проскользнула... Устройте засады, и когда придет смерть, - схватите, убейте ее!
Сказал - и было исполнено.
- Визирь, дай мне в руки меч: придет смерть - всажу ей в сердце...
И был исполнен приказ хана.
- Нет сил поднять меч, тяжел он, дай мне кинжал. И был исполнен приказ хана.
- Визирь, не двигается моя рука... Кто это держит меня за руки?
- Никто, о господин мой... Кто же дерзнет коснуться десницы, властвующей над вселенной!
- Визирь, темно, глаза мои не видят... Кто погасил светильники?
- Никто, о господин мой... Кто же осмелится погасить светильники в чертоге властелина вселенной!
- Визирь, нечем дышать... Кто это навалился мне на грудь и не дает дохнуть? Немедля повесить его!
- О господин мой, кто посмел бы приблизиться к тебе... - отвечает визирь.
Зловещая тишина нависла над дворцом. “Это я, смерть, сковала тебе руки, залила тьмой твои глаза, навалилась тебе на грудь!”
-Как ты пробралась сюда?! - вскричал хан, собрав последние силы. Но десница его ослабла, и кинжал выпал из рук.
- Визирь, пришла моя смерть! Как вы пропустили ее?! Измена!.. Подкуп!..
“Я пришла не издалека, - молвила смерть, - я всегда была в тебе и с тобою. Пока ты был молод и полон сил, ты побеждал меня, но я истощила борьбой твои силы. Теперь побежден ты! Скажи же свое последнее слово - и пойдем.
- Визирь, повелеваю отравить все источники, все реки, все моря, все океаны в моем государстве, чтобы все, все умерли вместе со мной...
...Визирь не расслышал последнего приказа своего повелителя: смерть сковала язык Чингисхану.
1907 г.
