Больные на голову - так дословно переводится слово башибузук
В пригороде Венеции художник Альбрехт Дюрер впервые увидел мавров и наводящих на Европу ужас турок, но здесь они были мирными. Шел 1494 год. С тех пор в европейском искусстве образ турка, как правило, отождествлялся с янычарами, а первыми янычарами, кстати сказать, в XIV веке были пленные христиане, добровольно или вынужденно принявшие ислам.
В русском языке про “басурман” пословиц и поговорок много. И связаны они с громкой победой русских войск в войне 1787-1792 гг. С тех пор, например, осталась метафора “турки валятся как чурки”. Иная коннотация в армянских пословицах — “Имеешь дело с турком — не выпускай палку из рук”. Кстати сказать, на армянских форумах словотворчество продолжается. Русская пословица “мужик не перекрестится” перефразирована — “пока турок не зарежет, армянин не верит, что он турок”. Есть и турецкая пословица “армянин сеет, а курд собирает жатву” — как говорится, почувствуем разницу...
В 1829 году Михаил Лермонтов пишет стихотворение “Жалобы турка”: “Там стонет человек от рабства и цепей! Друг! этот край! моя отчизна!” Может быть, впервые в мировой литературе Османская империя предстает перед нами Колоссом на глиняных ногах и берет свое начало турецкая меланхолия — “хюзюн”, описанная Орханом Памуком в книге “Стамбул. Город воспоминаний”. Стамбул — любимая тема Памука, родившегося и прожившего здесь большую часть жизни, где были, конечно, не только Босфор и район Нишанташи. Одно время Памук жил в Америке, стажировался в Колумбийском университете, преподавал турецкий язык. Несмотря на то что он постоянно говорит о своей раздвоенности, что Восток и Запад в нем сошлись, кажется, что космополитом он так и не стал. Памук слишком турок. Это видно по его ответу, когда писатель Глеб Шульпяков в интервью спрашивает: “Шумная и пестрая жизнь Стамбула, кажется, потому и пестра, что прикрывает некую пустоту. Как вы думаете?” Памук отвечает: “Скорее, “хюзюн”. Прошлое Османской империи было торжественным и победоносным, и по сравнению с ним настоящее сильно проигрывает. Вот отсюда, наверное, и рождается ощущение печали этого города в новое время. Отсюда болезненная реакция на любую критику”.
Космополит и сторонник признания Турцией армянского геноцида, в общем-то, мог бы и увидеть в постимперском полупровинциальном существовании своей страны тот самый “бонус”, который никогда не огорчал, к примеру, Швейцарию, не пережившую ни величия, ни падения, а мирно, стабильно существующую со своими финансами, часами и шоколадом. Памук, скорее, раздваивается не на “восточного” и “западного”, а на человека, который, с одной стороны, оплакивает развалины, с другой стороны, гордится тем, что окраины Стамбула продолжают жить традиционной, не испорченной западным влиянием жизнью. Он в главе “Печаль руин” поясняет: “Да, эти люди обитают в развалинах, да, они бедны и несчастны, но они живут в соответствии со своими взглядами на мир, и у них есть свой собственный стиль”. Он в разрушенных дворцах и мостах продолжает видеть источник эстетизма, живописного миросозерцания.
В главе “Богатые” Памук пишет уже не о печали, а о страхе перед государством. Речь идет о том, что на протяжении многих веков османское государство в лице султанов рассматривало чрезмерно разбогатевших подданных как угрозу своей власти и при первой возможности расправлялось с ними, их имущество конфисковывало. “Что же касается евреев, разбогатевших в последние столетия существования империи до такой степени, что выдавали займы государству, и армян с греками, занимавшихся мелкой торговлей и ремесленничеством, то они очень хорошо помнили введенный в годы Второй мировой войны жестокий налог на собственность, лишивший их денежных накоплений и заставивший продать фабрики, и страшные последствия 6-7 сентября 1955 года, когда были разгромлены их лавки”. Так к чему же этот “хюзюн”, если в Турции перестали резать людей миллионами?!
Впрочем, страницы кровавой истории сегодня многими позабыты. Корреспондент “Независимой Молдовы” Юлия Семенова нашла в современной турецкой действительности лишь сильные творческие импульсы, без трагического “вчера”. Выступление ансамбля янычар она описывает так: “Зрелище чарующее, музыка — тоже. Во всяком случае, пока янычары исполняли свои марши, зрители смотрели на них, как кролики на удавов”. Как видим, снята яркая, красочная верхушка события без углубления в исторический опыт. Еще век назад османы не очаровывали — устрашали музыкой: сотни музыкантов с бубнами, арабскими удами, барабанами создавали какофонию звуков. Иных уж нет ни с той, ни с другой стороны, а сегодня благодарный Запад говорит “спасибо” турецким музыкантам за то, что они подарили ему жанр военного марша. Журналистка пишет, что тайно посетивший Стамбул Моцарт позаимствовал тему своего знаменитого произведения у Османского военного оркестра, который всегда сопровождал многотысячное войско султана. Любопытная деталь — под звуки “Турецкого марша” Моцарта фашисты расстреливали узников витебского гетто (“турецкий пример” всегда вдохновлял фашистов всех мастей).
У нас, в России, сегодня турок с ятаганом уже почти фигура комедиографии. Этнографично, забавно... В Московском музее Востока проходит выставка “Паломники в страну Востока”, представляющая произведения российских художников XX-XXI вв. из собрания Музея Востока и частных коллекций. Среди картин — “Курды под Алагезом” Александра Чиркова, созданная в 1931 году. Прошло пятнадцать лет после Великой резни, а курды предстают перед зрителем такими колоритными бородачами, что впору сказать: “Хорошо стоят вот эти, в оранжевых шароварах”. Герои полотна увидены русскими глазами, давно отвыкшими бояться “больных на голову” — ведь так дословно переводится слово “башибузук”.
“Кто старое помянет, тому глаз вон”, — говорит нынче русский турку, “а кто забудет — тому оба” — добавляет армянин.
Валерия Олюнина
Тему иллюстрирует Василий Верещагин "Два ястреба" ("Башибузуки").
1878-1879, Киевский государственный музей русского искусства, Киев, Украина
Фрагмент.