Грант Матевосян. Буйволица
Армянский музей Москвы приглашает вас перечитать фрагмент легендарного произведения классика армянской литературы - Гранта Матевосяна. Авторизованный перевод - Анаит Баяндур.
Фото photo-armenia.com
В образе буйволицы - сама Армения, ищущая своего настоящего хозяина, мужское сильное потерянное начало.
Образ буйволицы также был экранизирован режиссером документального кино Арутюном Хачатряном в ленте "Граница". Это произведение встает в один ряд с такими шедеврами мировой литературы, как "Царь-рыба" Виктора Астафьева, "Плаха" Чингиза Айтматова.
БУЙВОЛИЦА
Грант Матевосян (1935-2002).
Весеннее временное болотце засохло и от сухости пошло трещинами, но под буйволицей заходило и закачалось, как настоящее. Маленький сноп сухого сена разостлал кругом аромат яблочного цветка и смуглел среди благоухания и солнца. Молодую орешину хорошенько исколошматили, обобрали и унесли для варенья её зелёные плоды. Под орешиной, у камня грелась на солнце и свою толику яда кипятила и проваривала в себе короткая змея.
Потом вырос накалившийся от зноя сухой обугленный каранцевский холм, горячий воздух волнами ударился о голову буйволицы, обсушил ей ноздри и глаза. Перед тем как спуститься с холма, буйволица, отдуваясь, остановилась, поглядела кругом.
Село под холмом словно вымерло — сады стояли молчаливые, дороги были рыжие, в густом воздухе алели и чернели крыши домов.
"Когда я читаю об армянских событиях, я представляю себе, что сейчас испытывает Матевосян. Вот так, через любовь к этому человеку, у меня появились какие-то армянские черты”, - писал о нем Сергей Довлатов. Фото Самвела Севады
Тоненький ручей заходил под изгородь и заворачивал оттуда на Каранцево капустное поле. Широкие свои лица обратили к буйволице подсолнухи. Адамов тополь все листья вывернул наизнанку, побелел — он понемногу крал воду у яблони-двухлетки, у картофеля, у зацветавшего огурца и перца, от капусты крал вовсю, но теперь делал вид, что истомился, жажда одолевает, одолела уже его и он ждёт дождя, сейчас дождь, наверное, пойдёт. Прерывисто дышал под яблоней красный волкодав. С поблёскивающей лысиной, с белой бородой и усами дед Саргис на пасеке мял и перевёртывал в руках восковые лепёшки — сквозь густой гул он услыхал шаги, увидел возле подсолнухов чучело собственного изготовления, в своём старом пиджаке, в фуражке набекрень чучело обозревало черешни в саду.
За тропой был дом, дом отделялся от хлева большим двором. Расстеленное во дворе на карпетах зерно излучало свет. Возле зерна дремал смахивающий на льва пёс. Пёс говорил себе: я — Басар, я стерегу зерно, а птицы спят. Он сказал себе: всадник идёт, кто бы это мог быть? Потом сказал: не всадник идёт, бык идёт, интересно, куда в такую жару собрался? Слабые толчки земли прекратились, сквозь дрёму пёс почувствовал присутствие кого-то сильного, чей-то тяжёлый взгляд на себе. Пёс поднял веки — вай, да это буйволица. Пёс подбежал, и — морда к морде — они слегка поцеловались, и тут же, не мешкая, пёс метнулся на улицу встречать стадо. Но молчаливая дорога пустовала под солнцем. Пёс подумал немного, дошёл до поворота, потом пошёл вдоль изгороди, до самого каранцевского холма — дорога под солнцем была пустынна. Пёс не понял ничего, загрустил и, вернувшись, лёг на землю между зерном и буйволицей.
Остановившись взглядом на Басаре, буйволица глухо мычала и не говорила, чего хотела, потом она пошла к хлеву, рогами толкнула дверь, прошла в хлев и стала. Тёмный хлев поблёскивал холодными глазами. Тихий стон стоял в нём — кто-то притаился, кто-то устроил здесь засаду. Может, это насторожившийся в паутине паук был, может, стонали балки. Буйволица зашла на своё место и подождала. Каменная соль в яслях запотела и постепенно шла на убыль, доски яслей старели в темноте, дубовые балки смиренно рушились под тяжестью крыши, и медленно просачивалась всюду, вкрадывалась смерть. Буйволица попятилась — нет, верёвки не было, ничто не держало её — ну да, ведь она сама зашла сюда, на дворе ведь лето, ну да.
Буйволица выбежала из хлева, встала во дворе и промычала; вот капустные грядки, вот изгородь, вон их пёс Басар, а вот это зерно, что же ей нужно ещё? В опалённых зноем, далёких долинах к тёплым водоёмам направляются группы буйволов, и один среди них могуч и красив. Буйволица рванулась со двора. Собака двинулась за ней. Собака себе сказала — посмотрим, куда эта буйволица пойдёт. Буйволица пошла вдоль изгороди.
В конце изгороди стоит ещё один дом — перед домом красным цветом зацвела фасоль. В зарослях фасоли прохлаждается длинная сука, которая, если не укусит прохожего, не отведает трёпки или, на худой конец, не зальётся хотя бы лаем, — заплачет от злости. Поэтому Басар обогнал буйволицу, пошёл встал возле зарослей фасоли и, задрав хвост и голову, рявкнул, захрипел, заворчал суке назло. Сука из зарослей не показалась, и Басар победоносно проводил буйволицу вдоль всей изгороди, провёл рядом с родником, через заброшенный сад, мимо часовни — вывел за село. В речке за селом купались ребятишки. Нуник и Гаянэ были девочки, Нуник и Гаянэ не сняли свои трусики, а Овик, Тигран и Манук были мальчики — мальчикам можно было купаться голышом. Речка была ясная, голоса детей были ясные, единственный раз землю согревало большое-пребольшое ясное ребяческое солнце. А по рыжей дороге, освещаемая этим солнцем, шла, покачиваясь, буйволица, за ней — красный волкодав, они должны были пройти так между городами, вдоль неудавшейся жизни, до старости, до скончания дней этих ребят, мальчиков и девочек. Буйволица понюхала от кучки песка, пёс тоже принюхался. Буйволица перешла речку, пёс поискал узкое место для прыжка. По извилистой тропинке буйволица поднялась на пригорок, пёс нашёл узкое место — перепрыгнул речку, пробежал немного, одолел пригорок — буйволица была уже в овраге.
Буйволица и собака взошли на Кизиловый бугор, ветер доносил с низин сухую пыль скошенных, обгоревших на солнце полевых цветов. Буйволица оглянулась — пёс присел на корточки на бугре и хотел хорошенько запомнить это место, чтобы, когда люди спросят: «Эй, Басар, буйволица куда подевалась?» — привести людей сюда, сказать: до этого места — видел, дальше не знаю. Пёс взглядом проводил буйволицу до изгиба тропинки, немного погрустил, оттого что буйволица удалилась и ещё оттого, что вот уж третье лето бабка не брала его с собой на летний выгон, потом вскочил и побежал обратно — птицы сейчас опомнятся, всё зерно склюют, зерно всё склюют, ничего не оставят.
Буйволица с тропинкой вместе свернула, бодаясь, ступила в овражек. Где-то неподалёку должен был быть родник, буйволица захотела поискать воду, но в эту минуту в ноздри ей хлынул кислый запах свежевспаханного чернозёма. Среди выжженных бескрайностей маленький кусочек земли вспахан, и под грушевым деревом рядом с пашней прилегли отдохнуть быки, среди быков — два буйвола. Вот один из буйволов поднял голову, почуяв присутствие самки на этой же самой земле. Он почуял её и всеми порами, всем нутром своим ловит теперь её приближающиеся шаги.
Задержав запах чернозёма в ноздрях, буйволица одним махом выбралась из овражка — на все четыре стороны желтело чистое поле. Душным воздухом полыхнуло, высушило кислую прохладу пашен в ноздрях буйволицы. Поле сделалось совсем безжизненным. Она глухо промычала и подождала — зов её медленно сходил на нет среди этого безлюдья. Крепко упёршись ногами в землю, она стала вылавливать из голосов мира грохот трудной пахоты — с хрустом подрубаются в земле опутавшие её корни трав, чернеет борозда, тягловый покачивается, а буйволы опустились на колени и так волокут плуг.
Буйволица, фыркнув, ринулась вперёд, не помня себя, топча все запахи и все звуки на земле.
Буйволица ошиблась. Пашен не было. Начался край каменистостей, и этот край, не содрогнувшись, принял на себя её тяжёлую поступь. Буйволица встала — каменистость под ней оставалась безучастной. Буйволица отступила — каменистость двинулась вместе с ней, потом вдруг круто оборвалась, ушла под землю, далеко. А в полях где-то медленно затихала дрожь пахоты, у края пашни стоял буйвол, и тяжёлый его взгляд был пригвождён к её спине. Буйволица услышала его голос. Буйволица подождала — ни звука, одно молчание. Буйволица зашагала. Земля под нею теперь была рассыпчатая, осыпаясь маленькими волнами, она несла токи от её чёрных гладких копытец к тому буйволу, она же несла буйволице весть о его мужественном существовании.
Буйволица ошиблась опять. Пашен не было, слой земли пошёл совсем тонкий, и снова под землёй обнажился камень, потом перед буйволицей встала скала. Из её тёмной пасти, не мигая, смотрела слепая безжизненность. Буйволица взревела — пустынная тишина подождала секунду, покачнулась и обернулась эхом, а из грота выпрыгнуло густое зловоние птицы и лисицы. Буйволица фыркнула, отгоняя зловоние, потом повернулась и поглядела на затуманенные дали, среди которых, кто знает, оставил ей бог одного буйвола или нет. Жидкий слой земли выскользнул из-под ног — буйволица обезумела, буйволица пошла, бодаясь, разрывая землю прыжками, вся кровь хлынула ей вдруг в голову, земли под ногами снова не было — в ущелье устроила засаду, затаила дыхание пропасть. Буйволица снова ошиблась, ох, видит, видит синий бог в небе, это было уже сверх её сил — буйволица взревела во всю мощь своих лёгких, но этого было мало, и она взревела ещё раз. Её влажный зов прокатился вдоль полей, был осушен солнцем и, смешавшись с тихими шорохами земли и тоской, превратился в молчание. Фиалки в этом краю ещё летом были оплодотворены крупицей влаги и крылом шмеля, ирисы давно передали земле свои крепкие семена, и медоносный цветок успел выпить свою долю росы и, заполучив причитающуюся ему частицу тепла, успел замкнуть в твёрдой коробочке своё потомство — после этого можно было спокойно умереть. Сверчки в своих гнёздах народили сверчат и дожидались среди сухих стеблей вечера, чтобы запеть вечернюю песню, вытянув шею, озиралось по сторонам перекати-поле, да на гребне пашенных земель стояла буйволица.
Она спустилась к пашенным землям и пошла медленно, снижаясь и возносясь с холмами вместе.
Пахарь, дремавший под грушей, с натянутой на глаза шапкой, краем уха услышал: вот сейчас упряжной воды напился, вот он отвёл голову от ручья, вот, колышась, идёт обратно, и ещё, ещё пахарю виделась с такими крепкими грудями и могучим животом — голая баба, он слышал её горячий смех и, улыбаясь, говорил себе «ну вот ещё», а вон и подпасок — нагнулся подобрать с земли сухой ком, чтобы запустить им в одноглазого буйвола, — из тёплой лужи мотнул головой одноглазый буйвол. Пахарь чувствовал, как холодеет солнце, и что-то уже распластывает в воздухе крылья — чтобы стало на земле совсем свежо. А кто-то — пахарь чувствовал его взгляд над ухом, и плечо у пахаря деревенело от этого, — кто-то притаился поблизости. «Вот ещё», — сказал себе пахарь, но присел и поглядел, повёл кругом мутными глазами — тянулась старая пашня, солнце стояло над головой, и слышалась приближающаяся поступь волов. Пахарь натянул сапоги, потягиваясь, поднялся с земли, зевнул протяжно и, оттого что голой женщины не было, открыл было рот, чтобы выругать подпаска, отчего, мол, тот медлит с волами, — среди пашен стояла буйволица и спокойно дышала.