Литературовед Юрий Лотман: «Я давно люблю армянскую культуру…»
Выдающийся литературовед и культуролог Юрий Михайлович Лотман (1922‒1993) в Армении был дважды. Оба раза — с лекциями, вызвавшими огромный интерес и внимание. Среди слушателей лекций Лотмана были не только студенты отделения русского языка и литературы филологического факультета Ереванского университета, но и поэты и художники. Подробно о том, какое место занимала Армения в жизни Юрия Лотмана, рассказывает в очерке «Юрий Лотман и Армения» Сурен Золян — доктор филологических наук, в 1976‒1977 годах проходивший стажировку на кафедре русской литературы Тартуского государственного университета под руководством Юрия Михайловича.
Объявления о лекциях Юрия Лотмана печатались в республиканской русскоязычной газете. Для его лекций Ереванский университет выделил самую большую аудиторию. «Основной аспект темы — Лотман и Армения, — на мой взгляд, это то значительное влияние, которое Юрий Михайлович оказал на формирование армянских гуманитариев 70-х годов», — пишет в своём очерке Сурен Золян, отмечая, что лекции Лотмана, по крайней мере, до конца 80-х годов были легендой для Ереванского университета.
ЮРИЙ МИХАЙЛОВИЧ ЛОТМАН
Родился в Петрограде. В 1939 году поступил на филологический факультет Ленинградского государственного университета. В 1940-м призван в армию, участник Великой Отечественной войны. Окончив университет в 1950-м, переехал в Тарту, где начал преподавать в Тартуском учительском институте. С 1954 года — в Тартуском университете (в 1960‒1977 годы заведующий кафедрой русской литературы), профессор (с 1963 года).
Фото: isfp.sdf.org
Юрий Лотман — автор многочисленных исследований по истории русской литературы конца XVIII ‒ начала XIX века, теории литературы, истории русской культуры и общественной мысли, семиотике культуры, отличающихся широтой историко-культурного фона и системностью подхода к анализируемому явлению: «Анализ поэтического текста», «Семиотика кино и проблемы киноэстетики», «Роман в стихах Пушкина „Евгений Онегин“. Спецкурс: Вводные лекции в изучение текста», «Роман А.С. Пушкина „Евгений Онегин“: Комментарий», «А.С. Пушкин», «Сотворение Карамзина», «Культура и взрыв», «Беседы о русской культуре: быт и традиции русского дворянства (XVIII ‒ начало XIX в.)».
Лотман — один из основоположников структурно-семиотического метода изучения литературы и культуры в отечественной науке. В 1960 году начал читать курс лекций по структуральной поэтике, который был издан в 1964-м («Лекции по структуральной поэтике») и стал первым выпуском тартуского периодического издания «Труды по знаковым системам». В 1964-м по инициативе Лотмана организована «Первая семиотическая летняя школа» (Кяэрику, близ Тарту), положившая начало тартуско-московской семиотической школе. Труды Лотмана переведены на многие иностранные языки.
Тартуский университет (1890). Старейшее высшее учебное заведение в Тарту (Эстония), основано в 1632 году. Фото: estoniia.ru
«Настоящий человек. Профессор…»
Рассказывая об обстоятельствах пребывания Юрия Лотмана в Армении, Сурен Золян обращается к книге «Жизнь в три эпохи при десяти правителях», написанной Казаром Вартановичем Айвазяном, в конце 1960-х ‒ начале 1970-х руководившим кафедрой русской литературы и отделом изучения литературных связей. В своей книге Казар Айвазян делится воспоминаниями о Юрии Михайловиче — в них он предстаёт и как учёный, и как простой в общении человек.
Ректор отправил в Киев, затем в Вильнюс и Тарту читать армянскую литературу проф. Э.Н. Джрбашяна, оттуда по договорённости к нам приехали… Исаков (эстонская литература), затем — зав. кафедрой русской литературы, доктор филологических наук Юрий Михайлович Лотман. Как и при каких обстоятельствах я его пригласил, я не помню, но это было в октябре 1968 года. О нем я был наслышан давно, читал его труды по структурной поэтике и русской литературе. Читал в газетах и журналах разносную критику в его адрес, что сразу расположило меня к нему. Пробыл Лотман у нас дней десять. На его лекции собирались студенты со всех факультетов, они проходили в большом актовом зале, который долгое время потом называли лотмановским. От него я впервые услышал об А.Д. Сахарове и его сторонниках, которых уже тогда именовали диссидентами, он же рассказал о неизвестных мне произведениях Солженицына.
Он оказался очень простым и милым человеком. После второй или третьей лекции мы вышли из университета. Темнело, я пошел проводить его до гостиницы «Ереван», куда мы его поместили. Я сказал:
— Повел бы Вас домой, да нечем покормить.
— А картошка у Вас найдется?
— Найдется.
— По дороге купим хлеб, бутылочку водочки, а чистить и жарить картофель я умею. Устраивает?
Я согласился. Ю.М. надел фартук и как заправский повар приготовил вкуснейший ужин. Мы просидели далеко за полночь, переговорили о многом. Ю.М. принадлежал к инакомыслящим, такого я встречал впервые, он ознакомил меня с самиздатовской литературой. Я понял, что кроме затхлого мира официальной советской науки и литературы существует светлый круг противостоящих ему одиночек, и это наполняло радостью, желанием сделать что-нибудь значительное.
Лотман и я выступили по ереванскому телевидению, причем он высоко отозвался о работах скульптора Чахмахчяна, которого ругательски ругали за формализм. И вообще хорошо говорил об Армении и ее народе.
На следующий день, в воскресенье, поехали в Эчмиадзин, прослушали службу, поставили свечи, вышли погулять по двору храма. Увидели во дворе приносящих в жертву кто петуха, кто овцу. Лотмана узнали, пригласили отведать сваренного в собственном соку мяса. Мы сели, он с помощью кое-как хотел объяснить, что он из Тарту, где учился великий Абовян. Ляка [дочь К. Айвазяна Елена. — С.З.] взяла на себя роль переводчицы, окружающие поняли, жали ему руку, произнося: «Настоящий человек. Профессор, а не гнушается нашего хлеба-соли».
Тогда в центре внимания находился фильм С. Параджанова «Цвет граната», вызвавший к себе двоякое отношение: публика восприняла его, и справедливо, как художественное достижение армянской кинематографии, а официальные круги, вечно напуганные тем, как бы чего не вышло, резко отрицательно.
Мы организовали специальный просмотр для Лотмана, он написал квалифицированную рецензию о фильме, но ее не напечатали — испугались.
Ю.М. заинтересовался направлением работы отдела литературных связей и предложил совместно с Тартуским университетом, точнее — с его кафедрой, издать сборник под названием «Семиотика. Типология. Компаративистика». Он обещал привлечь для участия в нем видных русских ученых, если удастся — и зарубежных.
— Но у нас этим направлением науки не занимаются, и я, признаюсь, получил о нем представление из Ваших лекций.
— Но то, что делает Ваш отдел, — в конечном счете компаративистика. А по семиотике могу взять аспиранта из выпускников Вашего университета.
У меня в отделе работал бывший мой студент Рафаэл Папаян… Его и рекомендовали к Лотману. Поговорил с ним, с Рафо — оба согласились. Ю.М. проэкзаменовал его, остался доволен, и Рафо, к этому времени женившийся, отправился с супругой в Тарту. Конечно, Рафо и без Лотмана стал бы кандидатом наук, однако не получил бы той научной подготовки, школы, которую дал ему Ю.М. Лотман. Я пишу об этом потому, что Рафо явился тем редким случаем в моей жизни, когда я в какой-то степени содействовал становлению настоящего ученого. Больше мне приходилось помогать людям ловким и льстивым, обводившим меня вокруг пальца, которые, как правило, становились моими врагами.
Перед отъездом Юр Мих (так именовали Лотмана между собой) обещал приехать еще раз с женой — Зарой Григорьевной.
⠀
Юрий Михайлович Лотман сдержал свое слово — в октябре приехал вместе с женой Зарой Григорьевной Минц. Прочитали свои лекции в «лотмановской» аудитории: он не только по семиотике и типологии, но и о новой трактовке «Евгения Онегина», она — о поэтах Серебряного века — Хлебникове, В. Каменском, С. Есенине и др., взбудоражили весь университет. З.Г. пожелала увидеть Эчмиадзин — на этот раз осмотрели храмы св. Гаяне и св. Рипсиме, зашли к Серику и Женик. Они накрыли роскошный стол, подали кюфту. Лотман и я упились местным вином так, что, не знаю каким способом, я насовал ему в карманы огурцов и спелых помидоров. На обратном пути в машине помидоры превратились в сплошное месиво, но никто из нас этого не заметил. Когда утром я зашел в гостиницу за ними, З.Г. была занята тем, что отмывала пиджак и брюки Ю.М. от сока. Как это получилось, ни она, ни Ю.М. не помнили, и я готов был провалиться сквозь пол, однако не признался в своей проделке. Вечером, когда Ю.М. и З.Г. пришли на ужин ко мне домой, я принес им свои извинения, заявив, что без этого происшествия их приезд был бы не полон и выглядел бы слишком официальным.
Для задуманного нами сборника «Семиотика. Типология. Компаративистика» прислали статьи В. Иванов, Е. Мелетинский, Гуревич и др. Получилась замечательная книга, которая могла вывести наш университет на уровень союзного литературоведения. Правда, само ее название воспринималось плохо — компаративистика считалась буржуазной наукой, под сомнением находились типология и семиотика, но я надеялся, что у нас не разберутся и удастся протащить. Издательство послало на отзыв акад. N.N. Тот дал резко отрицательную оценку. Я пошел к нему уговаривать, а он спрашивает:
— Семиотика — это когда машина пишет стихи?
Объясняю, как могу, а он в ответ:
— Вы мне мозги не пудрите. Я в Москве слышал, что эту семиотику марксизм не принимает…
…Мы с Ю.М. Лотманом продолжали переписку, он приглашал меня в Тарту, но поехать так и не удалось. Не помню точно, кажется, в середине 70-х гг. на Ю.М. начались очередные гонения: его освободили от заведования кафедрой [до этого дело не дошло. — С.З.], ограничили издание его книг. Получил от него письмо, в котором он спрашивал о возможности переезда в Ереван и зачисления в университет. Я обратился к М. Нерсисяну, нарисовал, какие перспективы открываются перед университетом, если Лотмана зачислить к нам. Он не возражал, трудность была в обеспечении его квартирой. Несмотря на все попытки ректора решить вопрос, скоро это сделать не удалось, да и Ю.М. передумал. А жаль!
К.В. Айвазян. «Жизнь в три эпохи при десяти правителях», 1997 (фрагмент воспроизводится по изданию: С.Т. Золян. «Юрий Лотман: О смысле, тексте, истории. Темы и вариации». М. : Издательский Дом ЯСК, 2020)
Фото: culture.ru
Юрий Лотман быстро вошёл в культурную жизнь Армении. Сурен Золян рассказывает: «…к его мнению прислушивались, в его лице нашли своего ученого „защитника“ люди искусства — кроме упомянутых скульптора Артавазда Чахмахчяна и Сергея Параджанова, Лотмана заинтересовали документальные фильмы Артавазда Пелешяна, который также был в немилости вследствие новаторского характера его поэтики, основанной, как назвал ее сам Пелешян, на „дистанционном монтаже“. Как фильмы, так и теория Пелешяна получили в лице Лотмана авторитетного защитника. Статья Пелешяна „Дистанционный монтаж“ была опубликована в том числе и благодаря положительной рецензии Лотмана, сам Лотман в книге «Семиотика кино и проблемы киноэстетики“ назвал молодого тогда Пелешяна „живым классиком неигрового кино“, а впоследствии опубликовал заметку „О Пелешяне“ („Искусство кино“, 1988). Безусловно, и для самого Лотмана были продуктивными знакомства с наиболее заметными деятелями новаторского искусства 70-х годов, у него было много друзей среди художников (так, уже позднее он при мне с теплотой говорил о Джотто — Григоряне)».
После 1969 года Юрий Лотман и Зара Минц не приезжали в Армению. Однако, как рассказывает Сурен Золян, «они неоднократно вспоминали эти две поездки и всегда при встрече передавали приветы „всем, кто нас помнит“».
Карабах. «Колокол звонит по каждому из нас»
Юрий Михайлович Лотман активно выражал свою гражданскую позицию в годы перестройки. «…его гражданская позиция сочеталась с умением с гуманистических позиций верно оценивать происходящее — не обманываясь самому и не боясь говорить то, что большинству казалось „неуместным“. Его вышедшая чуть позже книга „Культура и взрыв“ содержала теоретическое и далеко не радужное осмысление происходящего, хотя это и носило характер историко-культурологического анализа, — пишет в своём очерке «Юрий Лотман и Армения» Сурен Золян. — Вместе с тем Юрий Михайлович был одним из первых, кто непосредственно откликнулся на те крайне опасные процессы, которые приветствовавшие перестройку вначале пытались не замечать. В первую очередь, это были погромы в Сумгаите». Сурен Золян рассказывает, что Юрий Лотман откликнулся на его открытое письмо, выразив своё «сочувствие к жертвам и презрение к убийцам».
«Я давно люблю армянскую культуру, память об Ереване и поездкам по Армении для меня светлая память; как Вы, может быть помните, покойный Джотто (Григорян) подарил мне картину и три гуаши. Тема двух из его картин, висящих у меня на стенах, как и многих полотен этого замечательного художника и человека, искренне мной любимого, — геноцид 1915 г. Она у меня постоянно перед глазами — не могу забыть о страданиях армянского народа. Но и без различия народов все те, на кого обрушивается насилие, фашизм в любых одеждах, средневековый фанатизм, — мне родные и близкие, и мне мучительно стыдно, что я могу лишь словом выразить свое сочувствие жертвам и отвращение по отношению к убийцам. Я убежден, что это чувство разделяют все честные и интеллигентные люди», — писал Юрий Лотман 6 апреля 1988 года в письме Сурену Золяну.
В июне 1991 года Юрий Лотман решительно осудил события в Карабахе, однозначно выразив свою симпатию Армении. В статье «Мир соскальзывает в безумие» он с болью писал о «клиническом безумии ненависти». В этой небольшой малоизвестной статье Юрий Михайлович предстаёт «не только как гражданин и интеллигент, но и как социальный философ-гуманист».
Юрий Лотман
«Мир соскальзывает в безумие»
Я не публицист и не политик. Предложение «Мегаполис экспресс» поделиться с читателями своими научными идеями направило мою мысль в сферу привычных для меня вопросов о путях истории человечества. Однако в разгар моих размышлений мне принесли с почты бандероль из Баку: Бакинский центр искусств любезно приглашал меня принять участие в заседании Международного гуманитарного форума. В первых же строках организаторы декларируют свою обеспокоенность «усиливающимся драматизмом современной жизни». К приглашению приложена декларация Бакинского международного форума. Я распечатал конверт с волнением. Я ждал такого письма и очень на него надеялся. В момент, когда мир соскальзывает в безумие и национальная и религиозная вражда, кажется, рвется возвратить нас в эпоху средних веков, конечно, на интеллигентов всех народов ложится историческая миссия остановить эскалацию безумия. Однако по мере того как я читал, во мне росло недоумение. Организаторы провозглашают гуманные лозунги и призывают далекие народы объединиться. А близкие? Ни одного слова о трагедии на границах Азербайджана и Армении, ни одного гуманного, внушающего надежду слова о трагедии Карабаха. Или гуманность организаторов распространяется только на дальние проблемы и чужие земли? Но ведь Христос сказал: «Аще кто речет яко люблю Бога, а брата своего ненавидит, ложь есть» (1 Ин.: 4, 20). Через всю историю человечества проходит вопль: Каин, где брат твой? И этот вопль не заглушить ни псевдонаучными конференциями, ни лживыми газетными заверениями. Я — старый человек. Пережил солдатом большую войну, исходил пешком и Россию, и Европу. Среди моих близких друзей были и есть и армяне, и азербайджанцы, и грузины, и эстонцы, и немцы, и многие другие. И теперь, на пороге смерти, я вынужден наблюдать то клиническое безумие ненависти, которое охватывает целые пространства нашей земли. Я не могу скрыть, что все мои симпатии сейчас на стороне армян. Но и азербайджанцам я не враг. Я жалею тех из них, кто ослеплен ненавистью. Неужели же они не видят, что ими играют и что те, кто сейчас, из-за кулис, разжигает кровавый туман, завтра направят удар против них? То, что делают их руками, очень скоро сделают с ними чьими-нибудь третьими. А те, кто стоит за кулисами, выступят как миротворцы, когда сочтут, что обе стороны пролили достаточно крови.
Ну хорошо, мое ли дело открывать глаза азербайджанцам. А кто откроет нам глаза, нам — интеллигентам этой трещащей империи, кто откроет глаза русской интеллигенции? Сейчас, когда уже много дней льется в Закавказье кровь (только ли в Закавказье; а Литва, а Латвия?), интеллигенция России не очень торопится высказать свое мнение: как бы не осложнить свои собственные дела перед выборами президента республики. Но колокол никогда не звонит по кому-нибудь другому, как бы нам этого ни хотелось, — он всегда звонит по мне, и взрыв в Москве пришелся вовремя: он должен открыть уши тем, кто не слышит ударов колокола в Карабахе и Вильнюсе, тем, кто думает, что если заткнуть уши, то колокол перестанет бить, тем, кто надеется, что они отсидятся, или же возлагает надежды на либералов Запада: может быть, поставят такие условия для финансовой помощи, что внутренняя реакция вынуждена будет отступить. Нет, никто не поможет тому, кто сам себе не помогает. Мюнхенская капитуляция не спасла Запад от второй мировой войны. Договор Молотова — Риббентропа не спас Россию от самой страшной войны в ее истории. Сторонники насилия — трусы. Как только они сталкиваются со смелостью, они отступают. Но как только они видят перед собой слабых, старых или трусливых, безоружных, нерешительных — их охватывает жажда насилия. Они мстят за свою трусость и за свои унижения. Так и складывается аппарат. В глубине его те, кто скорее взорвет мир, чем отдаст мельчайшее из своих преимуществ, а исполнители их воли — изъеденная комплексом неполноценности, униженная толпа, которая ненавидит тех, кому завидует, а завидует она всем. Эпоха мелких конфликтов и частных столкновений кончилась. Мир един, и то, что происходит на одном конце, неизбежно отзывается на другом. Спрятаться не удастся никому. Колокол звонит по каждому из нас.
Источник: Сурен Золян. «Юрий Лотман: О смысле, тексте, истории. Темы и вариации». — 2-е изд. — Москва : Издательский Дом ЯСК, 2020. — (Studia philologica).
Фото обложки: rg.ru