Уильям Сароян писал по-английски, но был армянским писателем

В день рождения Уильяма Сарояна Армянский музей Москвы публикует очерк литературоведа и переводчика Наталии Гончар «О рассказах Уильяма Сарояна» (1980).

Уильям Сароян, 1939 год. Фото © CBS via Getty Images

«Жизнь неисчерпаема, а для писателя самой неисчерпаемой формой является рассказ», — так утверждает Уильям Сароян, американский писатель, имя которого вот уже несколько десятилетий по праву стоит в ряду широко известных имен, представляющих в литературе XX века вечно живое, вечно обновляющееся искусство рассказа. <…>

В августе 1978 года Сарояну исполнилось семьдесят лет. Этот год был вдвойне знаменателен для писателя. Он подытожил и сорокапятилетие его жизни в литературе, начало которой может быть отмечено публикацией в 1933 году рассказа «Ученик парикмахера» в издававшейся американскими армянами газете «Hairenik» («Родина») и появлением в свет вскоре после этого, в 1934 году, первого сборника рассказов — «Отважный юноша на летящей трапеции», — принесшего писателю широкую славу. За прошедшие десятилетия из-под пера Сарояна вышло множество произведений самых различных литературных жанров. Он снискал заслуженное признание как автор романов и повестей, из которых советскому читателю хорошо знакомы повесть «Человеческая комедия» и роман «Приключения Весли Джексона». Он сказал свое значительное, оригинальное слово и как драматург, чьи пьесы воистину становились яркими событиями в жизни театра, неизменно привлекая к себе и благородством мотивов, и неповторимо сарояновской поэтической новизной и свободой. Такие создания Сарояна-драматурга, как «В горах мое сердце», «Эй, кто-нибудь!», «Пещерные люди» и, конечно же, пьеса «Путь нашей жизни», удостоенная в 1940 году двух высших литературных наград США (премии Пулитцера и премии нью-йоркских критиков), утвердились и останутся в американской драматургической классике. Поздний Сароян пишет ряд интересных книг в форме воспоминаний и этюдов, писем и дневников, которые в целом слагаются в лирико-автобиографическую прозу, насыщенную фактами, событиями, содержанием собственной жизни писателя, его наблюдениями, настроениями, раздумьями. Эти книги, обладающие общей притягательностью всего действительного и личного, всего исповедального в литературе, ценны особо, ибо, как заметил Анатоль Франс по поводу знаменитого «Дневника» Гонкуров, «в призваниях людей одаренных есть совсем особая прелесть».

Самобытный искрящийся талант Caрояна проявился многообразно, и все же можно сказать, что среди всего им созданного с наибольшей яркостью выступает созданное в «неисчерпаемой форме» рассказа. Рассказ, новелла — коронный жанр Сарояна. Свой путь в литературе Сароян начал именно как рассказчик, всегда оставался верен этому жанру, именно в нем сказал свое лучшее слово, проявил себя превосходным, неистощимым мастером.

Рассказы Уильяма Сарояна исчисляются сотнями. Большинство их объединено в сборники, девять из которых выходили в свет один за другим с 1934 по 1940 год, а три позднее — в 1944, 1949 и 1956 годах. В самостоятельные, завершенные по своей композиции рассказы и миниатюры выделяются и многие куски, главы поздних, лирико-автобиографических книг писателя. <…>

Сароян — писатель, рассказывающий о том, что ему самому привелось узнать, увидеть и пережить. Свежесть, привлекательность многих ранних его рассказов, прозвучавших очень современно и встреченных единодушным признанием, состояла именно в том, что это были противопоставленные литературным «изыскам» и «мудрствованию» бесхитростные, искренние и задушевные записи о себе, о внешних и внутренних событиях своей жизни, о соприкосновениях и пересечениях ее с другими жизнями, о своих наблюдениях, впечатлениях, размышлениях. Американский критик Бартон Раско писал о первой сарояновской книге: «Перед нами не сборник рассказов в обычном смысле, а скорее по-юношески непосредственный дневник молодого человека, в оригинальном, свежем почерке которого светится истинное дарование. Но одновременно это и своеобразный эксперимент в прозе, предпринятый человеком ищущим, умным, поставившим себе вполне четкую задачу — создать на бумаге живой и неотразимый эффект эмоции, питаемый или тем, что он чувствует и переживает сам, или тем, что вообще могут чувствовать люди… Что отличает Сарояна как писателя? Он кипуч, стремителен и умен, он любит себя и откровенно интроспективен, он печален, нежен и человечен, он притворяется наивным, но отнюдь не наивен… Он ненавидит жестокость в любой ее форме, он чтит человеческую гордость и достоинство».

С годами художественный кругозор писателя расширялся, оттачивалось и зрело его мастерство рассказчика, умеющего с неотразимой естественностью и эмоциональностью зарисовывать окружающую его жизнь и людей, но неизменной осталась заявленная молодым Сарояном программа — «понять и показать человека как брата», говорить с людьми и о людях на «всеобщем языке — на, языке человеческого сердца, который вечен и одинаков для всех на свете».

Неизменным остался и исходный творческий принцип писателя — ничего не выдумывать, не сочинять, писать на основе того, что вошло в твой опыт и в твое сердце, писать просто и вольно, не по образцам, а по-своему.

Сароян — рассказчик с очень самостоятельным почерком, естественным, непринужденным, неподдельно-демократичным и вместе с тем подлинно артистичным, мастерским, богатым художественной выразительностью. В рассказах Сарояна царят лиризм и юмор. Это две — зачастую органически сливающиеся — излюбленные интонации писателя. Есть у него и свои излюбленные темы, мотивы. Он рассказывает о человеческой обездоленности, неблагополучии, одиночестве в мире современной цивилизации, в обществе с буржуазным укладом жизни, где человеческая личность поставлена в жестокие условия, не отвечающие коренным ее потребностям и устремлениям. Он развивает тему отрицания и осмеяния грубого практицизма, торгашества и делячества, обличения эгоизма и душевной черствости и тему утверждения «азов» человечности. Он любит тему умудряющего, облагораживающего страдания и тему радостного, благодарно-приемлющего переживания жизни во всех ее оттенках, во всех проявлениях. Он пишет о контакте человеческих душ, их добрых встречах в этом недобром мире, о солидарности и взаимоподдержке людей. Он остроумно смеется над самоуверенностью и бездумностью, над культом «доллара», над психологией «бизнеса», над властью условностей, над пошлостью, над сковывающей респектабельностью. Он воспевает красоту естественно-человеческого порыва, жеста, душевной отзывчивости и доброго поступка. Он видит мрачные стороны жизни — «злоба и скупость, ненависть и страх, порочность и гниль», — но никогда не впадает в пессимизм и уныние и в своем творчестве ориентирует человека на доброту и щедрость, на любовь и мужество, на нравственную цельность и здоровье. Он ищет вокруг себя и находит и поэтизирует «мельчайшие крупицы человечности», напоминает нам о «безграничной радости жизни» и дает ее почувствовать в самом простом и привычном.

В сарояновском голосе звучит и печаль, и горечь, и смех, и шутка, звучит в удивительно естественной и трогающей слиянности и разочарованность, и очарованность жизнью, звучат этические уроки, звучит и авторское понимание и значительности и наивности, и силы и бессилия этих уроков. И как свидетельство этого понимания то явно, то тайно сквозит в рассказах Сарояна, порой насыщенных элементами проповедничества и патетики, ирония, усмешка самого писателя, который отнюдь не так наивен, как это может показаться на первый, поверхностный взгляд.

Фото © Fresno Bee/Fresno Bee/Tribune News Service via Getty Images

Наивен в сарояновеких рассказах не автор, наивны ситуации, наивны персонажи. Наивность — широко и умело используемый писателем прием, дающий ему возможность остранения привычных понятий и явлений, возможность как бы первичного открытия и оценки вещей, прием, вокруг которого организуется поэтика Сарояна-рассказчика. В продолжение твеновской традиции носителями этой наивности, выразителями непосредственного отношения к вещам художественно закономерно и оправданно становятся в рассказах Сарояна чаще всего дети и подростки. Сароян с особенной любовью погружается в мир детства как состояния, противостоящего упадку и разложению, состояния еще не утраченной естественности чувств и порывов, живости воображения и сердца. Как художник он испытывает особенное доверие к чистому взгляду ребенка на мир, к неподдельным чувствам, волнующим детскую душу. Характерный, запоминающийся персонаж многих сарояновских рассказов — это мальчик с пытливым и зорким взглядом, с беспокойным сердцем, с естественной реакцией на все, мальчик, остро чувствующий правду и фальшь, задумывающийся над тем, что он видит и слышит, и извлекающий из всего этого и для себя, и для нас какие-то выводы, какую-то жизненную мудрость. В поэтическом родстве с этим обаятельным персонажем состоят у Сарояна и образы «взрослых», сохраняющих драгоценные черты детства — чистоту и веру, душевную цельность и непосредственность, — чудаки, мечтатели, простодушные, отстраняющиеся от расчисленной жизнедеятельности общества, где господствуют корыстные интересы и грубоматериальные стремления, где «две конечные цели утвердились в умах: стать президентом или стать миллионером». Образы детей, образы по-детски чистых и простодушных «странных» и «неудачливых» людей, само простодушие как мудро выбранный тон и позиция несут в рассказах Сарояна поэтическую нагрузку, выражают мироощущение самого писателя, его, если воспользоваться формулой Льва Толстого, «самобытное нравственное отношение к жизни», выражают, в конечном счете, ту простую и старую и однако отнюдь не устаревшую истину, что «быть добрым лучше, чем быть злым… по самой природе человеческой лучше».

Видная английская писательница Элизабет Боуэн, посвятившая творчеству Сарояна интересную и обстоятельную статью, верно замечает, что, говоря от имени странных людей, защищая неудачливых и неприспособленных, с сочувствием рисуя бездельничающих и беспечных, Сароян-рассказчик выражает протест против мертвящего единообразия американского общества. В рассказах Сарояна, по мнению Боуэн, перед нами «волнующая, настойчивая, вдохновенная манифестация невинности и естественности со стороны человека, который не желает себя продавать, человека постороннего на американской сцене, где все ему кажется отнюдь не нормальным …окунувшегося в стихию американизма, но ни в коей мере не растворившегося в ней».

Страна сарояновских рассказов — Америка, с характерными приметами ее действительности, с ее нравами, с обстановкой и образом ее жизни. Внутри этой страны есть, однако, у Сарояна еще и свой собственный, специфический «регион». В какой-то степени его можно определить как место, край, с которым тесно по-родному связана жизнь писателя, — это Калифорния, это Сан-Франциско, город сарояновской молодости, это просторная и солнечная долина Сан-Хоакин с ее крохотными городишками, фермами, виноградниками («теплая, тихая долина дома») и это населенный преимущественно иммигрантами провинциальный город Фресно, где Сароян родился и вырос, где он мальчишкой продавал газеты на улицах, носился из дома в дом в форме рассыльного почты и таким образом, по его же шутливому слову, «получил прекрасное уличное воспитание». Верность краскам и картинам жизни родных мест безусловно, одна из существенных черт сарояновского творчества. И тем не менее определенно можно сказать, что «регион» Сарояна художника — это не столько родные места, сколько родные люди родной народ — армяне.

Как вспоминает о том сам Сароян, когда в 1935 году он впервые побывал в Советском Союзе и в стране своего народа — Армении, замечательный поэт Егише Чаренц сказал ему в навсегда запомнившемся разговоре: «Ты пишешь по-английски, и все-таки ты армянский писатель». Спустя год, издавая в Нью-Йорке свою вторую книгу рассказов («Вдох и выдох»), Сароян сделал на ней посвящение, содержавшее как бы прямой отклик на эти чаренцевские слова. Он посвятил эту книгу «английскому языку, американской земле и армянскому духу». В лоне богатейшей американской литературы Сароян-писатель любовно осознает себя именно армянином, представителем народа со своей особенной судьбой и историей, со своим неповторимым национальным обликом и характером, со своей веками выношенной мудростью и моралью. Кровно родное, армянское питает и мир души, и мир произведений Уильяма Сарояна, окрашивает и его видение жизни, и его почерк, и интонации голоса, вступает в поэтически контрастные отношения со стандартами, культивируемыми американской цивилизацией. «С фресненскими армянами в рассказы писателя входит едва ли не лучший его материал», — пишет американский исследователь творчества Сарояна Говард Флоан. Именно на этом лучшем материале, связанном для писателя с драгоценной порой детства, отрочества и юности, на материале, бережно хранимом памятью и предстающем теперь в свете нового, художнического его увидения, рождаются многие сарояновские рассказы и среди них замечательный цикл под названием «Меня зовут Арам», вышедший в свет отдельной книгой в 1940 году, с тех пор многократно переиздававшийся, переведенный на многие языки и по сей день пользующийся любовью читателей.

Сароян очень обостренно чувствует, сознает текучесть, временность всего на свете. Поэтому и особенно чувствует и ценит он чудесную способность искусства, способность слова запечатлевать и надолго сохранять то, что неминуемо утрачивается во времени, уносится безостановочным его потоком. «С тех пор, как я обнаружил, что мне дана память, я проникся желанием придумать что-нибудь насчет таких вещей, как переход сущего в прошлое, конец, исчезновение того, что было, исчезновение тех, кто был, — говорит Сароян в небольшом вступлении к книге своих избранных произведений (1958), вступлении, озаглавленном «Почему я пишу», — …я понял, что все существующее меняется, теряет свою силу и свежесть, приходит в упадок, кончается, умирает. Я не хотел, чтобы это происходило с хорошими вещами и с теми, кого я знал и любил… Но что я мог сделать, чтобы они оставались? Если я напишу о них, они останутся — это будет написано, это будет, это сможет сохранить себя, пусть не навсегда, но — надолго… Вот приблизительно, как и почему сделался я писателем».

Вот, скажем от себя, приблизительно как и почему пришли в рассказы Сарояна и заняли в них свое значительное, важное место впечатления и образы, отступившие в прошлое, но в памяти писателя не теряющие «силу и свежесть», пришли и остались написанными, остались жить впечатления детства и образ детства, Фресно, каким оно было, люди, которые жили там, мальчик, который там был — его радости и тревоги, его смех и печаль, его недоумения и восторги, шалости и раздумья, его взгляд на жизнь и на людей.

В «Араме», цикле элегических рассказов-воспоминаний, покоряющих читателя своей верностью жизни и поэтической своей цельностью, легкой, безыскуственной манерой письма, согретой лиризмом и светящейся юмором, в других рассказах, питаемых фресненским материалом, Сароян создает множество характеров, обладающих осязаемой пластичностью, живой теплотой неповторимой человеческой индивидуальности.

Персонажам Сарояна, вообще рисунку его рассказов свойственна удивительная достоверность, натуральность. Здесь все словно выхвачено из самой жизни. Из повседневного ее течения писатель берет самые, казалось бы, обыденные куски, эпизоды, воссоздает их во всей сиюминутности, конкретности и вместе с тем обнаруживает их поэтический потенциал, артистично использует в них же таящиеся выразительные возможности, краски, оттенки. В рассказах Сарояна не бывает ни грубых швов, ни явно авторской «лепки». В них совершенно неощутима писательская техника. Кажется, что они возникают и рассказываются стихийно, хотя, конечно же, это чудесное их качество — стихийность — достигается богатством и тонкостью мастерства. Сароян — мастер, владеющий искусством композиции, искусством точного штриха и детали, искусством энергичного и экономного повествования. Он умеет моментально подключить читателя к живой сцене своего рассказа и с первых же строк создает иллюзию действия, завязывающегося и протекающего у нас на глазах. Он умеет несколькими штрихами оживить человеческое лицо, характер, он мастерски строит живой диалог с выразительным подтекстом. Этим, в частности, и достигается стремительность и компактность сарояновских рассказов, о которых такой мастер английской прозы, как Грэм Грин, в свое время заметил: «Вы и оглянуться не успеваете, как моментальна погружаетесь в рассказ. Он (Сароян. — Н.Г.) не тратит слов на то, чтобы представлять вам героев, как если бы в его намерения входило писать по меньшей мере трехтомный роман; они представляют себя сами…». Остроумием, тонкостью, эмоциональной насыщенностью диалога блещут многие сарояновские рассказы, в особенности такие, как «В горах мое сердце», «В теплой, тихой долине дома», рассказы цикла «Меня зовут Арам». Мы читаем, например, остроумнейше построенную писателем беседу дяди Мелика с Арамом о рогатых жабах и прочей твари, населяющей купленный им пустырь («Гранатовая роща»), и из этого комического диалога, сделанного средствами тончайшего юмора, перед нами, в конечном счете, возникает лирический образ, всплывает трогательно поэтическая суть смешной видимости. Диалог этот, может служить образцом сарояновского умения пронизывать очень конкретный и непритязательный текст эмоционально богатым и этически значимым подтекстом. И как тонко соотнесены здесь две различные интонации — пытливо-серьезная, задумчивая, порой возвышенная интонация вопросов и восклицаний дяди Мелика и по-мальчишески бесхитростный, деловито-простой голос отвечающего ему Арама. Как великолепно высвечены две эти интонации одна-другою и как они слиты в своем причудливом и неторопливом движении к многозначительному и волнующему итогу этого «нелепого» разговора! Неслучайно критик Д. Хэйни в своем основательном исследовании «Новейшая американская литература» утверждает, что «разговор Арама и Мелика о рогатых жабах — один из самых несуразных и вместе с тем самых очаровательных диалогов во всей нашей новой литературе».

Фото © Jean-Regis Rouston/Roger Viollet via Getty Images

Сароян — один из тех мастеров новеллистики, творчеством которых подтверждается неисчерпаемость формы рассказа. И не только потому, что ему подвластны многие разновидности этой формы — новелла лирическая и новелла остродраматическая, рассказ настроений и рассказ характеров, картинка из «потока жизни» и рассказ-притча, психологический этюд и бытовая зарисовка, эксцентричная юмореска и поэтическая миниатюра. Сароян — один из тех писателей-рассказчиков, в творчестве которых обновляется и обогащается сама поэтика жанра, его художественная структуpa. Ориентируясь не на традиционные литературные формы, а на формы, в которых протекает сама жизнь, стремясь изображать жизнь такой, как она есть, Сароян-рассказчик отказывается от сюжета, основанного на фабуле как на цепи событий. Как в рассказе Шервуда Андерсена, Хемингуэя, так и в сарояновском рассказе сюжет переносится на новую основу — вместо событий ею становится авторский взгляд на мир, а при этом решающее значение приобретает тонкая, продуманная композиция. Интерес, заразительность такого рассказа, сила его эстетического воздействия достигается умением художника органически соотносить «внешнее» с «внутренним», освещать мелкие элементы одного события, одного эпизода взглядом и отношением, движением чувств, внутренней работой души и сознания как персонажей, действующих в рассказе, так и повествователя, и самого автора. Порывая со всякой искусственностью и условностью, приближаясь к формам самой жизни и наполняясь энергией чувства, рассказ обнаруживает под пером Сарояна новые свои возможности, неисчерпаемость жанра.

«Что такое роман? Роман — это романист, и рассказ — это рассказчик». Эта очень простая, но и емкая формула из сарояновского предисловия к первому изданию «Отважного юноши на летящей трапеции» говорит о том, что не канонами творится искусство, а талантом художника, его видением мира, открытой жизнью его сознания и сердца, а это значит, что она утверждает и творческую свободу художника, и — в равной мере — его ответственность. Сарояну-рассказчику присущи оба эти качества. Сознание высокой миссии искусства — служить людям и их единению, глубоко нравственное гуманистическое переживание жизни, талантливость, душевная открытость, непринужденность, самобытное поэтическое видение мира — таковы черты художественной индивидуальности Сарояна, определяющие жизненность и ценность того, что создано им в искусстве.

«Я думаю, — пишет Сароян в 60-е годы, — что назначение искусства в том, чтобы снабдить пустившееся в странствие человечество хорошо разработанной, надежной картой, показывающей ему путь к самому себе».

И если литература XX века усилиями лучших своих представителей сумела действительно нанести на ту карту, о которой говорит Уильям Сароян, немалое число существенных линий, а в дополнение к ним и тончайших штрихов, то можно с уверенностью утверждать, что в новом, улучшенном рисунке этой карты, среди штрихов, которые с нее не сотрутся, есть и принадлежащие самому Сарояну, талантливо и правдиво, сочувственно и сердечно рассказывающему о жизни и о человеке.

Н.А. Гончар

Источник: armenianhouse.org.