Побег от тишины: как Париж привёл меня к армянской церкви. Разговор с Отцом Нареком из Парижского Собора Святого Иоанна Крестителя
Моё спонтанное путешествие во Францию началось, как и любое другое приключение, с одного единственного желания — не быть там, где ты есть сейчас. Последние годы я много странствую, меняя страны каждый учебный семестр, а потому темы «побега» и миграции регулярно всплывают в диалогах с моей армянской подругой. Она не понаслышке знакома с тем, как чувствовать себя везде чужой. «В России я армянка, а в Армении русская», — вторит она словам Магомаева. Явление, хорошо изученное западной наукой и обозначенное как third culture kids (дети третьей культуры), в России только начинает осмысляться. За годы путешествий — по США, Европе и Среднему Востоку — я поняла: никто не чувствует себя между мирами так остро, как армяне. Именно в этот момент я заинтересовалась феноменом армянской диаспоры, традиционно формирующейся вокруг церкви.
Церковь становится не только местом веры, но и пространством силы и сохранения культуры. Точка сборки, где можно снова почувствовать принадлежность к своей исторической родине.
«Так загляни в армянскую церковь у галереи Dior, всё равно пойдёшь туда, я тебя знаю», — советует мне по телефону Ди, укачивая малыша. Тот одобрительно сопит, вторя совету матери. «Ну, конечно! Церковь, диаспора, разговор с падре — вот за этим я и убегу из невыносимо тихого Берлина, в котором ничего не происходит после 18:00!»
«Теория дрейфа» Ги Дебора — это одна из первых философских концепций, с которыми я познакомилась ещё на далёком первом курсе. Французской теории парижское плавание! Я ситуационно побрела по улицам, надеясь, что куда-то меня это выведет. Париж — город колец и лучей, им и отдаём роль проводника. Неожиданно я увидела место, куда и собиралась прийти, но завтра — Парижский Собор Святого Иоанна Крестителя Апостольской Армянской церкви.
Оформленная в том же камне, что и весь Париж, церковь сохраняла свою идентичность, довлея остроконечным куполом. Вход охраняли византийско-сасанидские орлы капителей, а кондитерская витиеватость архитектурного орнамента подчёркивала французский вкус.
Армянские церкви — отшельницы, даже когда они строятся за пределами Армении. Церковь на Манхеттене стоит одна, церковь Каира — за забором и просторным садом, церкви Петербурга и Волгограда — также. Парижская же вписана в архитектурный ансамбль города. Такое тесное соседство сложно воспринимается, и чувствуется, как ей не хватает простора. «Эх, тесновата парижская застройка для вольнолюбивых Армянских соборов».
«Здравствуйте, Отец Нарек!» — произношу я, протягивая руку и ужасно смущаясь. Пожимая руку, Отец произносит: «Здравствуйте, пройдёмте». Когда я писала email, я всё гадала, на каком языке мы будем беседовать: английском, французском? В итоге ответом на мои «Dear Reverend Father» и «Très Révérend Père» было «Здравствуйте, Мария». Мы заходим в узкий коридор, ведущий от храма к административным зданиям. Кабинет Отца Нарека весь увешан репродукциями картин, среди которых выделяется Жан Карзу, а рабочий стол завален книгами на нескольких языках. С отцом Нареком, ранее служившим в Тбилиси и Ахалцихе (Грузия), а последние три года в Париже, я захотела поговорить именно о феномене французской диаспоры, сохранении культуры за границей и роли церкви в этом. Но начала я с вопроса более очевидного:
Отец Нарек и Мария Артюшина
— Отец Нарек, а Вам нравилось служить в Грузии?
— Естественно, в Грузии нравилось! Не может не нравиться, потому что Грузия, она не просто соседняя с Арменией страна. Во-первых, это моя родина, где я родился и вырос, носителем культуры которой я тоже являюсь, помимо армянской. Грузия — это страна, где на протяжении веков армяне жили. Они в Грузии творили, создавали, писали, строили и это до сих пор есть. То есть, служа в армянской апостольской церкви в Грузии, ты частично даже не осознаешь, что ты в Грузии, потому что такое ощущение, что ты всё ещё в Армении. Настолько всё переплетено. И церковь, и культура, и искусство, и всё остальное.
[Этот small talk был закончен сердечным наставлением мне побывать в Грузии и не менее сердечным обещанием это сделать следующим летом, когда моя подруга будет выходить замуж].
— Как и когда начала формироваться французская диаспора?
— Диаспора образовалась после Геноцида армян. Хотя не только во Франции, но и во всём мире армяне жили всегда, потому что занимались торговлей, ремесленничеством, писали научные труды, а для этого нужно ездить по всему миру. Однако во Францию большинство армян приехали именно после событий 1915 года. Были вторая и третья волны, когда сюда приезжали армяне из Сирии, Ливана, Константинополя (Стамбула), Багдада, Тегерана и т.д. Также немало прибывших было после распада Советского Союза, после приобретения независимости Армении и после Первой Карабахской войны. Тяжесть времени, отсутствие элементарных вещей заставляли людей просто переезжать в другие страны. Естественно, это происходит повсюду и со всеми — не только с армянами.
— Сейчас появились новые прихожане из-за ситуации с Карабахом?
— Вы знаете, часть людей, которые были насильно выселены из Арцаха, всё-таки выехала на Северный Кавказ и в Россию. Здесь большое значение играет языковой фактор: когда ты знаешь какой-то определённый язык, тебе легче адаптироваться и формировать своё будущее в новой стране. Карабахцы всегда прекрасно владели русским языком, поэтому многие и переехали в Россию. Или на Северный Кавказ к родственникам, которые выехали туда после Первой Карабахской войны. Но некоторые, разумеется, переехали и в Европу, в частности, во Францию.
— Экономический фактор тоже важен. В Россию гораздо проще переехать, чем во Францию. Тем более в Париж, который всё ещё поражает меня своими ценами. Отец, глупый вопрос: чем Вы занимаетесь в церкви за границей? Каковы Ваши обязанности?
— Вопрос более чем серьёзный. Церковь прежде всего существует для того, чтобы поддерживать духовные потребности верующих. Но помимо этого она выполняет и другие функции. Например, несёт ответственность за сохранение культуры и традиций, что особенно важно для армян, живущих за пределами Армении. Во Франции эта роль проявляется немного слабее, но всё же существует.
Мы активно участвуем в культурной жизни — организуем выставки, показы фильмов, концерты, и почти каждый месяц в специально отведённом зале проходят такие мероприятия. Священники обычно открывают их вместе с авторами — это часть жизни армянской диаспоры в Франции. Но честно говоря, Парижская церковь сталкивается с определёнными трудностями из-за размера города. Люди, занятые работой или учёбой, не всегда могут посещать мероприятия. В пригородах, где тоже есть армянские церкви, таких событий значительно больше.
В Париже в основном живут потомки тех армян, кто приехал сюда после Геноцида — их дети, внуки и правнуки. Они, в большинстве своём, уже не владеют армянским языком, а, значит, мы не можем назвать их носителями культуры. Они уже почти французы.
Тем не менее, церковь живёт своей обычной жизнью и старается максимально участвовать во всех событиях, которые помогают поддерживать армянскую идентичность и культуру.
— То есть Армянская церковь взяла на себя роль хранительницы культуры?
— Да. Она была обязана на себя взять такую роль, и она это сделала. Причём, ещё 120 лет тому назад: потому что это первая церковь, которая была построена в Париже. Это самая красивая армянская церковь во Франции, и её история связана с великими личностями. Многие знаменитые люди приезжали сюда, творили, молились, венчались. Она — хранитель традиций и культурных ценностей.
Да, может быть, в течение недели мало кто, кроме туристов, открывает дверь этой церкви, но она продолжает оставаться самой важной армянской церковью во Франции. Случается, что иностранцы приезжают в Париж, видят её и принимают решение крестить тут детей или венчаться, например. Тут безумно красивая улица, безумно красивое место.
— Как Вы думаете, какова роль диаспоры за границей?
— Роль диаспоры меняется со временем. Прежде всего, нужно помнить, что диаспора — это люди, которые были вынуждены покинуть свою историческую родину. Большинство из них — потомки тех, кто пережил Геноцид. До 90-х годов армяне переселялись в Европу и Америку в основном с Ближнего Востока, куда они тоже пришли после того трагического периода. Лишь с 90-х, после распада Советского Союза и первой Карабахской войны, начался новый поток эмиграции уже непосредственно из самой Армении. Позднее многие армяне с Ближнего Востока продолжили переезжать в Европу из-за различных кризисов.
При переезде в новые страны у этих людей появилась особая роль — они стали хранителями родной культуры. Вот только здесь всё было иначе: если на Ближнем Востоке армяне жили обособленно, в своих районах, где у них были армянские школы и прочие институции, то в Европе пришлось начинать всё с нуля. Кто-то старается бережно хранить традиции, а кто-то постепенно растворяется в местном сообществе, теряя связь с корнями.
Диаспора всегда поддерживает связь с Арменией, но есть и сложности. Те, кто уехал после Геноцида, не имели опыта жизни в Советском Союзе и воспринимали этот период критически. Это порой осложняло отношения с Арменией. Однако многие всё же вернулись, приняв новую реальность, и так возникли мосты между диаспорой и Родиной. Эти связи сохраняются и сейчас: например, в Армении существовало Министерство Диаспоры, а некоторые города Франции стали побратимами армянским городам (Лион и Марсель — Ереван, Гюмри — Валанс – прим. автора) — это укрепляет международные связи.
Диаспора важна для Армении не только как носитель памяти о прошлом, о боли и потерях, но и как символ возрождения. В то же время Армения необходима диаспоре — без исторической родины мы были бы народом без земли, а это крайне болезненно. Именно этот небольшой кусочек армянской земли делает нас нацией с живой Родиной, несмотря на то, что историческая Армения была в десятки раз больше.
— Кто Ваши прихожане?
— В основном это армяне, перебравшиеся сюда за последние 30 лет, жители Парижа и пригорода. Несмотря на разные диалекты армянского языка, их объединяют общие ценности — любовь к Армении, уважение к Франции, трепетное отношение к культуре.
— А в чём их различия?
— В менталитете. Люди приезжают из разных стран — Ирана, Турции, Ливана, и у каждого свои традиции, обряды, кухня, язык и ментальность. Они все армяне, но разные армяне. *смеётся*
— Ваш приход большой или маленький?
— Если говорить о Париже с его десятками тысяч армян, то я бы сказал, что маленький. Ещё раз хочу отметить, что многие из них уже не владеют армянским языком и больше интегрированы во всё европейское и французское. Они приходят в церковь, если, не дай Бог, кто-то из старших родственников умирает. Но даже те, кто плохо говорит по-армянски, сохраняют определённые элементы культуры, которые помогают им идентифицировать себя как армян.
— Как насчёт молодёжи — они посещают церковь?
— Да, молодёжь есть. Были попытки создать при церкви молодёжный совет: первый не продержался долго, но второй смог организовать танцевальный ансамбль. Сейчас он уже действует не при церкви, но главное, что он существует. Молодёжь приходит, особенно по воскресеньям, но многие заняты учёбой или работой — во Франции мало кто может позволить себе свободное время без труда.
— Значит, парижская армянская община сильно отличается от, скажем, грузинской?
— Да, очень. Здесь я ни разу не видел, чтобы кто-то просто пришёл в церковь поставить свечу. В Тбилиси церковь открыта с 9 утра до 5−6 вечера. И люди приходят, ставят свечки, сидят во дворе, общаются. Совершенно другая атмосфера. Здесь всё иначе. 99% тех, кто приходит в церковь, — это туристы.
— Чем церковь в Париже живёт, чем она дышит?
— Церковь просто выполняет свою роль. Она есть, она существует, является местом, куда приходят армяне. Сюда можно прийти, если есть какие-то проблемы или если хочется поделиться радостью. В течение недели мы не проводим богослужения, потому что просто никто не приходит. Зато по воскресеньям, надо признаться, церковь всегда полна. Утром проходит богослужение, после — литургия. В остальные дни мы проводим мероприятия, встречаем туристов — то есть остаёмся хранителями наших культуры и традиций на французской земле.
— Что бы Вы сказали молодому поколению, чтобы вдохновить на сохранение своей культуры?
— Во-первых, естественно, каждый армянин должен посетить свою родину. Это обязательно. Во-вторых, армянин должен владеть родным языком. В-третьих, родители должны воспитывать детей так, чтобы они понимали, что есть родина, где ты родился, а есть — историческая, которая не менее важна. Если хочешь сохранить свои корни, обязательно нужно бывать на этой исторической земле. Воспитание любви к своим корням — это задача родителей. К сожалению, зачастую армяне учат много языков, но при этом забывают родной, а этого делать нельзя.
— Это, в принципе, та тенденция, которая сейчас просматривается среди молодёжи. Когда опять разразился Карабахский конфликт, я заметила очень большой национальный подъём: мои друзья, например, стали учить армянский язык и интересоваться культурой.
— Это, можно сказать, особенность армянского народа. Во многих странах во время военных конфликтов люди стремятся уехать, а армяне поступают наоборот — возвращаются. Церковь и армянская школа помогают сохранить армянскую идентичность и культуру. Без школы, церкви и языка очень легко раствориться в новых странах и потерять свою самобытность.
Мы закончили разговор и отправились на экскурсию по церкви. Во внутреннем дворике располагается хачкар, подаренный католикосом Вазгеном церкви в 1990 году. Отец Нарек рассказал, что армяне из всех католикосов любят его больше всего. А я вспомнила как подростком боялась его портрета, который висел в зале дома моей армянской подруги.
Внутреннее убранство церкви напомнило мне Армянскую церковь в Каире. Её пол был устлан яркими и изысканными коврами, стены украшали изящные барельефы, а спокойные витражные окна устремляли архитектуру, а с ней и душу прихожанина, в небо.
Мы продолжали беседу ещё минут сорок, в то время как церковный орга́н молчаливо ожидал пасхальной службы, чтобы раскрыть своё звучание, сливаясь с мягким звоном кадила.
Внезапно дверь церкви открылась и нарушила тишину — в проёме появилась моя подруга. Её осуждающий взгляд говорил о том, что сорок минут опоздания, даже по парижским меркам, — это слишком. Мы попрощались с Отцом Нареком, обменялись контактами, и я обещала прийти на литургию. Были и подарки: я получила книгу об этой церкви, а отец Нарек — снимок на Polaroid Instax. Обмен казался неравнозначным, но щедрость армянской души русским аршином сложно измерить.
В жизни редко бывает, что после глубокого разговора вам в тот же день удаётся о нём действительно по-настоящему подумать. Так и у меня дни пролетели ласточками, а жизненные трагедии заставили отложить написание статьи. Я вернулась к этому разговору уже в Берлине, раз за разом переслушивая и вспоминая слова Отца Нарека:
“Сюда можно прийти, если есть какие-то проблемы или если хочется поделиться радостью”
А есть ли у меня в Берлине такое место?
Что я почувствую, если потеряю свои корни и культуру?
Что для меня сейчас значит моя культура?
Я долго размышляла: как так получилось, что армянская церковь стала для меня единственным местом, в котором я ощутила себя дома после стольких лет? Листая книгу, я понимала, что ответы на эти вопросы лежат за пределами академического знания, и моё блуждающее сердце ещё долго не найдёт их. Но воспоминания о том разговоре и парижском путешествии останутся со мной навсегда.
Мария Артюшина, журналист
Все фотографии предоставлены Марией Артюшиной и публикуются с её разрешения.