Осип Мандельштам и Борис Кузин: дружба, зародившаяся в Эривани. Часть I
«Дворик эриванской мечети» — так называется глава воспоминаний московского энтомолога Бориса Кузина, посвящённая знакомству с поэтом Осипом Мандельштамом, которое произошло летом 1930 года и практически сразу переросло в крепкую дружбу. «Когда я спал без облика и склада, я дружбой был, как выстрелом, разбужен…», — писал Мандельштам, подтверждая значимость этих отношений, которые оказали огромное влияние на творчество поэта и помогли ему прервать шестилетнее молчание.
Борис Кузин
Кем же был этот неординарный человек, так повлиявший на поэта?
Б.С. Кузин. 1959 г., п. Борок. Редакционная ретушь цветом.
СПбФ АРАН. Источник
Борис Сергеевич Кузин (1903—1973) — биолог-теоретик, энтомолог, ламаркист; поэт, переводчик, мемуарист.
«Он — автор великолепных прозаических произведений, в которых выступает как человек оригинально мыслящий, обладающий безукоризненным слогом и незаурядным чувством юмора. Ему принадлежит большое количество стихотворений, в которых сквозь явственное влияние Мандельштама проступает самобытный поэтический голос.
Кузин не был профессиональным писателем. Однако литературные занятия были для него не привеском к научной деятельности, а выражением насущной потребности реализовать творческое, художническое начало, которым он был одарён в той же мере, как и талантом учёного-теоретика», — пишет Елена Пережогина комментариях к книге воспоминаний учёного [Б.С. Кузин. Воспоминания. Произведения. Переписка. Н.Я. Мандельштам. 192 письма к Б.С. Кузину / Составление, предисловие, подготовка текстовых примечаний и комментариев Н.И. Крайневой и Е.А. Пережогиной. — Санкт-Петербург: Инапресс, 1999].
Путь Кузина в науку начинался традиционно: детство в интеллигентной семье, увлечение энтомологией, привитое отцом, учёба на физмате МГУ, специализация по зоологии. В 1924 году он окончил университет, став не просто биологом, а ещё и убеждённым ламаркистом и участником неформального кружка единомышленников.
В 1920-е годы Борис Кузин активно участвовал в диспутах об эволюционной биологии — животрепещущей теме, важной в то время как теоретически, так и идеологически: эволюционная биология считалась орудием антирелигиозной пропаганды и материалистического воспитания молодёжи.
В 1931 году на собрании биологов-марксистов Борис Токин, будущий известный эмбриолог, объявил взгляды Кузина и его соратников «вульгарной позицией», противоречащей марксизму-ленинизму и вредящей социалистическому строительству. Кузин с коллегами лишились лаборатории при Биологическом институте им. К.А. Тимирязева, где они планировали доказать истинность НПП (наследования приобретённых признаков). Он продолжил работать в Зоологическом музее МГУ, изучая жуков-нарывников и участвуя в энтомологических экспедициях.
В 1930 году Борис Кузин отправился в Армению для изучения араратской кошенили и там по воле случая познакомился с Осипом и Надеждой Мандельштам. Осип Эмильевич под влиянием Бориса Сергеевмча увлёкся биологией, часами пропадая в Зоологическом музее. Воспоминания того периода он описал в «Путешествии в Армению».
Кузин познакомил Мандельштама с теорией Ламарка и представил биологические проблемы через призму ламаркизма, «заразив» поэта антипатией к Дарвину. Ламарк из знаменитого одноимённого стихотворения Мандельштама — это, в какой-то мере, и биолог Кузин, Дон Кихот от науки, сражающийся за честь Природы.
Трагическая судьба Мандельштама известна — арест в 1938-м, смерть в пересыльном лагере под Владивостоком незадолго до 48-летия. Кузина ждала более благополучная, но всё же непростая судьба: арест, лагерь, ссылка.
По иронии судьбы, причиной его ареста стала не «идеологически неправильная» ламаркистская позиция, а поэзия — знаменитое стихотворение Мандельштама о «кремлёвском горце» Иосифе Сталине (1933):
Мы живём, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлевского горца...
Кузин, будучи другом поэта, знал об этом стихотворении, но, разумеется, не донёс на Мандельштама. В апреле 1935 года его арестовали (тогда уже в третий раз) по 58-й статье «за контрреволюционную деятельность». Московский учёный оказался в КарЛАГе — Карагандинском исправительно-трудовом лагере. Вдали от семьи, друзей, книг и науки.
Но судьба была милостива: Кузину, как энтомологу, поручили заниматься защитой растений — изучением вредных насекомых. Он собирал коллекции, определял насекомых, писал научные работы.
После трёх лет заключения он вышел на свободу, но остался ссыльным. Работа в Москве или Ленинграде была для Кузина невозможна. Его ждала жизнь провинциального «научного работника» без особых перспектив. Даже став доктором наук в 1951 году, Кузин, казалось, был обречён на борьбу с вредителями в Казахстане.
Однако последние двадцать лет жизни Борис Кузин провёл в Бороке (Ярославская область), работая заместителем директора Института биологии внутренних вод, которым руководил Иван Дмитриевич Папанин. Последний, по рекомендации академика Несмеянова, пригласил Кузина на работу: и его не смущали ни «волчий паспорт» энтомолога, ни сопротивление казахстанских властей, не желавших отпускать ценного специалиста по борьбе с сельхозвредителями. Папанин, «вызволив» Кузина, поручил ему управление научной жизнью института.
Б.С. Кузин и И.Д. Папанин (2-й и 3-й слева) в научном городке в п. Борок Ярославской области. 1960-е гг.
СПбФ АРАН. Источник
Борис Сергеевич мало занимался собственными исследованиями, посвящая себя работе с молодыми учёными. Кузин писал «в стол» научные труды и литературные произведения, считая главным не успех, а наполненность жизни и отсутствие стыда за содеянное. К своей «непечатности» учёный относился спокойно и даже выработал особую позицию:
«Но если уж не деньги и не слава заставили меня взяться за перо, то не вправе ли я был сделать себе некоторые поблажки? Поэтому я разрешил себе отступить кое от каких стеснительных правил писания научных сочинений. Эти сочинения, как известно, должны быть скучными. Это условие я в меру сил старался все же выдержать, но боюсь, что не во всех местах преуспел. Пишутся учёные произведения особым стилем и на особом диалекте, который имеет специальное назначение: как можно меньше походить не только на разговорную речь, но даже и на литературный русский язык. Говорят, что таким способом удобнее выражать научные истины. — Не знаю. Не думаю. Во всяком случае, это правило я решил не считать для себя обязательным. Решил выражаться так, как это делают люди, не обременённые высшим полуобразованием. Но оказалось, что это решение не так-то легко выполнить. Учёная речь оказалась настолько въедливой, что я то и дело сбиваюсь на неё. Напишешь несколько строк по-человечески, — а дальше, глядишь, опять пошёл тот самый жаргон, от которого меня же самого тошнит, когда я слышу, как на нём изъясняются научные работники» [Из научной монографии «Принципы систематики» Б.С. Кузина].
Б.С. Кузин. Начало 1970-х гг., п. Борок, Ярославская обл.
СПбФ АРАН. Источник
Б.С. Кузин, «Эпитафия». Машинопись.
СПбФ АРАН. Источник
Кузин и Мандельштам
За воспоминания о дружбе с Мандельштамом Кузин возьмётся уже в последние годы жизни:
«За 32 года, протёкших с его смерти, я не мог заставить себя ничего написать о нём, а я иногда совершаю поступки, которым сам не нахожу объяснения. Стихи Мандельштама — силы необычайной. Значит, о них говорить нельзя. Их можно только произносить. Но к этому у меня добавляется ещё и то, что его самого я любил, как редко ещё кого в своей жизни. Именно — не восхищался им, не преклонялся (для этого есть его творчество), а в самом простом значении — любил. Реже всяких других, вероятно, встречаются люди, способные тонко чувствовать, не имеющие в себе ничего фальшивого, не меряющие ничего и никого меркой корысти, рефлекторно отвечающие на любое событие благородным движением души, щадящие в каждом его человеческое достоинство, испытывающие боль от чужого страдания или унижения. А Мандельштам, кроме того (а, может быть, несмотря на то), что был он гениальный поэт, был целиком сделан из всего этого высшего благородства», — напишет Борис Кузин во вступлении к воспоминаниям об Осипе Мандельштаме.
«Дворик эриванской мечети»
«Однажды, уже незадолго до выхода кошенили, я сидел после обеда на своём обычном месте в чайхане. После прочтения в сотый раз какого-то стихотворения в одной из своих книжечек я отложил их в сторону и был занят своими мыслями. В это время вошли во дворик и направлялись к бассейну два человека, по внешности не здешних. Один был заметно старше меня, немного ниже моего роста, в белой рубашке, заправленной в брюки, и в серой кепке. Он шёл с лёгкой улыбкой, оглядываясь по сторонам, и можно было понять, что сюда он попал впервые. Его спутником был молодой человек, очень вертлявый, что-то говоривший и жестикулирующий. На нём была светло-красная спортивная рубашка с чёрными обшлагами рукавов и воротом и с белой шнуровкой на груди, очень жалкие брючонки и резиновые тапки. Старший из пришедших, продолжая оглядывать дворик, очень тихо и ни к кому не обращаясь, произнёс: «Как здесь хорошо» — и присел на соседнюю с моей скамью.
Дворик мечети в Эривани, где познакомились Борис Кузин и путешествовавшие по Армении супруги Мандельштам.
Отдел рукописей РНБ. Источник
Молодой человек порыскал вокруг бассейна, вернулся и начал задавать немногочисленным в это время посетителям чайханы разные вопросы, касающиеся мечети. Те, что понимали по-русски, отвечали крайне скупо. Тогда он переключился на меня. Он (впрочем, как я узнал потом, также и его спутник) принял меня, сильно загоревшего и не типичной русской внешности человека, за тюрка, пришедшего сюда, как, по его мнению, и все, кто здесь находился, для отправления религиозных действий. Убедившись, что в этом он ошибся, он принялся доискиваться, зачем же я здесь, кто я, чем занимаюсь и т.д. Меня эта настырность сильно раздражала, и мне хотелось послать этого надоедного парня к чёрту. Но у меня всегда не хватало духу сказать грубость человеку, хотя мне и неприятному, но говорящему со мной вежливо. Поэтому Лёве (так звали этого малого) удалось вытянуть из меня по капле всё, что мучило его любопытство. Достиг этого он, обратившись к своему спутнику, молчаливо сидевшему со скрещёнными руками и продолжавшему всё с той же лёгкой улыбкой разглядывать всё окружающее, воскликнул:
— Осип Эмильевич! Вот товарищ занимается здесь очень интересным делом».
Продолжение во второй части материала.
Источники: