Владислав Ходасевич о Мариэтте Шагинян. Знакомство с «обделенным» Николаем Гумилевым

Редакция Армянского музея Москвы публикует заключительную часть воспоминаний Владислава Ходасевича о Мариэтте Шагинян и их дружбе, которая началась с вызова на дуэль. Как писательница, бросавшаяся защищать угнетенных, после расстрела Николая Гумилева выселила из квартиры его родственников и почему, несмотря на ее статьи-доносы на интеллигенцию, Владислав Ходасевич писал о поэтессе с улыбкой – в его мемуарах.

Владислав Ходасевич. 1920-е. Фото: wikireading.ru

В конце 1920 года, уже в Петербурге, однажды мне показали номер тамошней «Правды» с отвратительнейшим доносом на интеллигенцию, которая, чтобы насолить большевикам, «сама себя саботирует» – припрятывает продукты, мыло, голодает и вымирает назло большевикам, а могла бы жить припеваючи. Подпись: Мариэтта Шагинян.

Через несколько дней встречаю ее. Спрашиваю, – как ей не стыдно. Говорю, что пора бы уж вырасти. Она хватается за голову:

– Донос? Ах, что я наделала! Это ужасно! Я только что из Ростова, я ничего не знаю, как у вас тут. Я хотела образумить интеллигенцию, для нее же самой. Все мы в долгу перед народом, надо служить народу. Массы… Маркс… Иисус Христос… Товарищ Антонов…

Мариэтта Шагинян. Фото: russianemigrant.ru

Выяснилось: на юге она писала патриотические статьи. Но пришли большевики, и она познакомилась с каким-то добродетельным товарищем Антоновым (кажется, так), эдаким большевицким Робеспьером, неподкупным до последней степени. И конечно – сделалась большевичкой. Исполкомские мудрости перепутались в ней с христианством, народничеством и прочим, оставшимся еще от былых времен. О своем фельетоне она сокрушалась:

– Значит, это тактическая ошибка. Но по существу я права. Ах, бедный Владя, как жаль, что вы еще не сделались коммунистом!

Вскоре она поселилась в Доме Искусств, где и я жил. Ходила к большевикам проповедовать христианство. Ходила ко мне – восхищаться А. Л. Волынским. Развенчала Волынского. Влюбилась в почтеннейшего Л. Г. Дейча. Глухота ее сильно увеличилась. Чтобы с ней говорить, надо было садиться рядом, вплотную. В ее огромной холодной комнате часами сиживали они с Дейчем. Мариэтта рассказывала:

– Это святой старик! Он учит меня марксизму, а я его – христианству. А вы… бедный Владя, вы погибаете!

Степан Агаджанян. Мариэтта Шагинян. Из коллекции Национальной галереи Армении

В то время я много писал стихов. Иногда, по старой памяти, показывал их Мариэтте. Она прочитывала, качала головой:

– Ваши стихи больше вас. Вы сами не понимаете того, что пишете. Когда-нибудь я вам объясню…

По обыкновению, кидалась она защищать угнетенных, помогать слабым – всегда невпопад. Возлюбила мерзкую, грязную бабу, одну из горничных. Получая много пайков, делилась с этой же горничной, которая была известна тем, что обкрадывала обитателей Дома Искусств, голодных писателей. Наконец, дочиста обокрала и Шагинян.

«Писательских» пайков было в Петербурге 25. Когда я туда перебрался, они были разобраны. Было решено дать мне паек Блока или Гумилева, а одного из них перевести на «ученый», так как они читали лекции в разных тогдашних институтах. Остановились на Гумилеве, что для него было даже выгодно, ибо «ученым» выдавалась одежда, которой писатели не получали.

Однажды, дня через два, сидели мы с Шагинян в приемной «Всемирной Литературы», у окна, на плетеном диванчике. Вошел Гумилев, неся какие-то щетки. Я спрашиваю:

– Что это у вас за щетки?

Гумилев улыбается и отвечает:

– В Доме Ученых выдали. Ведь писательский паек у меня отняли, вот и приходится пробавляться щетками.

Николай Гумилев. Фото: chitaem-vmeste.ru

Это было вскоре после появления Мариэтты в Петербурге. Она услышала разговор и, когда Гумилев прошел мимо, спросила взволнованно:

– Владя, кто это?

– Гумилев.

– А почему у него отняли паек?

– Отдали другому.

– Кому?

– Мне.

– Владя, как вам не стыдно! И вы взяли?

– Ничего не поделаешь, Мариэтта: борьба за существование.

– Владя, это бессовестно!

Она готова была куда-то помчаться, протестовать, вступаться за Гумилева. Я с трудом объяснил ей, в чем дело. Успокоившись, она погладила меня по голове и сказала:

– Бедный Владя, вы все такой же заблудший.

А когда Гумилева убили, она не постеснялась административным путем выселить его вдову и занять гумилевские комнаты, вселив туда своих родственников… Тоже – с размаху и не подумав.

* * *

Владислав Ходасевич и Нина Берберова, 1924. Фото: wikimedia.org

Все это вспомнилось мне по поводу фразы, которую Шагинян напечатала недавно в каком-то советском журнале: «Многие из нас, не поняв, что потеряли читателя, вообразили, что потеряли свободу».

По поводу этой фразы я слышал немало негодующих слов. Сама по себе она, конечно, отвратительна. Но я вспоминаю автора – и мне хочется улыбнуться. Не без горечи, может быть, – но все-таки улыбнуться.

Бедная Мариэтта! Она, несомненно, думает, будто к этой мысли пришла таким-то и таким-то путем, а высказала ее потому-то и потому-то. А я знаю, что «путей» никаких не было, а была и есть обычная путаница в ее голове. И фразу эту злосчастную, конечно, она не «высказала», а выпалила, по обычаю – невпопад, по обычаю – с чужих слов, которые она умеет повторять или развивать даже вовсе не без таланта.

Кто знает имя ее сегодняшнего кумира? И что сама она понимает в этом кумире? Под чью диктовку пишет она свои статьи, сама этого не замечая? Под чью диктовку будет писать их завтра?

Источник: Ходасевич В. Мариэтта Шагинян. Из воспоминаний / Собрание сочинений: В 4 т. Т. 4: Некрополь. Воспоминания. Письма, 1997

Фото обложки: zen.yandex.ru/media/hayk_media