Под сенью креста: путь отца Овсепа Меликсетяна
Отец Овсеп Меликсетян родился в маленьком армянском селе на юге Грузии — Норшен (по-грузински Цхалтбила), а теперь служит католическим священником-иезуитом в Томске. Его путь начался в советской деревне, где вера хранилась в тайных молитвах и передавалась от старших. Сегодня он — иезуит, служащий в Сибири.
Мы говорили о его селе — его жизни и трагедии, о том, как вера сохранялась в годы репрессий. О распознавании призвания, иезуитской духовности и о том, как сохранить корни, служить людям и искать Бога в повседневности.
— Расскажите о своём детстве. Каким было армянское католическое село в Грузии, где Вы выросли? Как складывалась история Вашего села?
— Наше село Норшен, которое находится в Ахалцихском районе Грузии. Свое официальное название Цхалтбила происходит от грузинских слов цкали – вода и тбила – теплый. Это один из шести католических армянских анклавов — настоящий островок нашей культуры в Грузии. Наши предки переселились сюда, тогда еще в Российскую Империю, после Адрианопольского мирного договора 1829 года вынуждены были покинуть родные места. Активную роль в организации переселения сыграли архиепископ Карапет Багратуни и многие священники, а российские войска их сопровождали.
О трагической судьбе тех, кто остался на исторической родине, я узнал из книги армянского священника-францисканца отца Кирилла Зохрапяна, который служил в Эрзеруме во время Геноцида. Он описывал наши сёла в 1905 году, очень их восхвалял — рассказывал, как торжественно жители встречали священников, приезжавших верхом на конях. А затем наступил страшный эпизод 1915 года: всех жителей обоих сёл согнали и погнали к реке Евфрат на смерть. Если кто-то просил воды, то их тут же убивали. Все приняли мученическую смерть.
В нашем селе — тридцать три рода переселенцев и семьи, которые присоединились к общине уже во время Геноцида. Все католики: даже те, кто пришёл позже, приняли нашу веру. Вера объединила всех. Сначала построили скромную часовню, а в 1883 году освятили большой храм — сердце нашего села, которое и сегодня бьётся в унисон с памятью о предках.
— Как выглядела религиозная жизнь в советское время?
— Церковь превратили в склад и клуб — там показывали кино. В 1937 году арестовали двух наших священников: один был женатый, другой — безбрачный. Священников в селе было больше, но остальные успели скрыться и умерли своей смертью.
От старшего человека я слышал потрясающую историю про того безбрачного священника. Когда их арестовали, стояла зима, в тюрьме заключённых заставляли ходить босиком на ледяном полу. Священник увидел, что туда же привели деда Армена — молодого парня из нашего села, и говорит ему: «Армен, давай танцевать! Потанцуем здесь, потому что слишком холодно, а нас всё равно заставляют ходить». Это последние слова, которые от него слышали. Мы до сих пор не знаем точно, где их убили.
Но люди сохраняли веру. Тайно собирались в домах, особенно во время Великого поста и перед Рождеством — в месяц, посвящённый Богородице. Бабушки молились на самодельных чётках из косточек кизила, читали потрёпанные молитвенники — старые репринты, как их умудрялись делать в советское время, не представляю. Библий у нас не было.
Один священник Армянской апостольской церкви рассказывал, что в их семье до сих пор хранится рукописная Библия XV века — настоящее сокровище. А старшие люди пересказывали детям библейские истории как сказки — про Седрака, Мисака и Авденаго в огненной печи, которую мы называли «тандыр». Мы слушали, затаив дыхание, и понятия не имели, что это Библия. Только годы спустя, читая книгу пророка Даниила, я понял: так вот кто такие эти три отрока! Получается, наша первая «Библия» была живой устной традицией.
Документальный фильм «Норшен - Цхалтбила» (2017), рассказывающий об истории и жизни села. Источник
— В каком году в селе заново началась религиозная жизнь?
— В 1978 году люди потребовали открыть церковь — все католики требовали. Мой отец был коммунистом, работал в совхозе, но он тоже был за открытие. Директор совхоза сказал: «давайте позовём чиновников из города, а когда они будут противиться — будем их бить. И меня тоже бейте, чтобы не поняли, что я это всё устроил».
Женщины взяли инициативу в свои руки. Когда пришла милиция, они начали их бить! Требовали: «Открывайте нашу церковь!». Одна бабушка до сих пор жива, она рассказывает, как фуражка милиционера полетела прямо в их огород. После этого церковь открыли. Мне тогда было лет шесть, я хорошо помню, как ходил туда с бабушкой. Правда, своего священника в селе ещё не было — он служил в десяти километрах от нас, на всякие требы люди ездили к нему. Постоянный священник появился у нас только в 1991 году.
— Когда вы почувствовали призвание к священству?
— Я уехал из села в 17 лет так же, как и многие молодые люди в поисках работы или учёбы. И я не умел ни молиться, ни приступать к таинствам — ничего подобного в моей жизни не было. Дома, в соседнем селе, служил священник, но я не ходил, не интересовался, мне это было даже смешно. Уже живя в Томске, двоюродная сестра прислала мне молитву «Отче наш» на армянском языке, до этого у меня вообще ничего не было из религиозной практики.
Поворотный момент случился, когда я с подругой пришёл в церковь в 1991-м году. Пришли около десяти утра в церковь, которая уже была отремонтирована — при советской власти её использовали как планетарий.
Я сел на последние скамейки и смотрю — одни женщины. Подумал: «Может, это женская церковь?» Мне даже неловко стало. Сижу в ожидании, что же будет дальше, и через полчаса появились мужчины. Месса шла в латинском обряде — совершенно чужом для меня. Впрочем, армянская литургия тогда была бы для меня не менее чужой — опыта в родном обряде у меня было ещё меньше.
Мы стали ходить по воскресеньям, потом и в будние дни. Когда мне подарили Евангелие — это была большая радость! Тогда всё было искреннее, чем потом, когда я повзрослел.
— Что повлияло на ваш выбор стать священником?
— Я активно участвовал в жизни прихода, общался со священниками, видел нужду. Ключевую роль сыграла книга святого Игнатия Лойолы «Духовные упражнения». Это методическое пособие для духовного развития, но прежде всего — для наставника: один даёт упражнения, другой их выполняет. Кто бы мог дать мне их тогда в Томске? Местный священник был не иезуит, и я ни от кого не слышал о духовных упражнениях.
Но выходил журнал «Логос», который издавали французские иезуиты, там публиковали «Духовные упражнения» и много духовной литературы. Самих иезуитов я тогда ещё не встречал, но литература произвела сильнейшее впечатление.
После трех лет учёбы в Политехническом институте я перешёл в духовную семинарию. Без привлечения внимания, больше – в свете Божием, я размышлял о призвании в течение двух лет. Многие догадывались о моих желаниях и сомнениях, и, как это обычно бывает у молодых людей, были и девушки, которые питали ко мне чувства.
— Почему Вы выбрали орден иезуитов?
— Распознавание призвания — это поэтапный процесс. Распознавание происходит перед Богом и в поиске Его Воли. Во время летнего отдыха, перед самым отъездом я сказал родителям, что не возвращаюсь в Томск доучиваться, а поступаю в новосибирскую семинарию. Они уже не противились.
Сначала я поступил в епархиальную семинарию, но набралось нас всего четверо — это назвали предсеминарией. После первого курса епископ предложил переехать в столицу и там продолжать учёбу в семинарии. Тогда уже во мне были поиски – распознавание призвания в Обществе Иисуса, то есть у иезуитов. Меня привлекла их духовность — не навязывание сверху, а индивидуальное духовное сопровождение, распознавание и пастырское служение. У иезуитов процесс духовного руководства принято называть духовным сопровождением. Настоящий наставник человека — Святой Дух, который ведёт по жизни. Иезуит-наставник лишь помогает распознать Его голос, принять Божию волю и идти дальше.
У меня был опыт общения с очень мудрыми людьми, в основном не армянами, поскольку учился я в Польше, в Италии и понемногу в других местах. Некоторые имели серьёзное психологическое и богословское образование, знали восточную духовность и имели большой опыт работы. Как они помогали в духовной жизни? Прежде всего — в распознавании, мотивации, стойкости: как поступить, как принимать решения. А ещё передавали духовный покой, умение принимать обстоятельства, надежду, терпение.
Это были настоящие друзья, а не просто наставники. Мы запросто могли пойти вместе в кино или ресторан — это были дружеские отношения, а не авторитарные «делай, как я говорю».
— Был ли у Вас кризис на пути становления?
— Перед рукоположением возник определённый конфликт с настоятелем российских иезуитов. Он категорически настаивал, что я должен рукополагаться в латинском обряде вместе со всеми, а не отдельно по армянскому чину. Мне было сложно соглашаться на такое принуждение вычеркивая национальные традиции, принадлежность к культуре, и свободный выбор.
Я взял некоторое время на размышление и решение. Тогда учился в Риме и несколько месяцев никак не мог принять решение. И вот в последний день мне звонят из курии Генерала ордена: «Отец Генерал хочет с тобой поговорить».
Я пошёл к отцу Петеру Кольвенбаху. Он был голландцем, но — удивительное совпадение! — священником армянского обряда и профессором древнеармянского языка – грабара. Его отправили в Ливан, в Бейрут, где он изучал армянский язык, культуру и принял армянский обряд. Он был ректором университета Бейруте, потом Восточного Института в Риме, довольно хорошо знал язык, и когда служил один, совершал литургию по армянскому обряду.
Он, будучи человеком скромным и с юмором, серьезно спрашивает: «Чего ты хочешь?» Отвечаю: «Я армянин, хочу рукополагаться в армянском обряде. Я не хочу, чтобы потом меня упрекнули в неверности армянскому обряду». Он улыбается: «Ну конечно, ты имеешь полное право! Никаких проблем нет» — и всё решилось в одну минуту.
Такие совпадения не бывают случайными — это был ясный знак свыше.
— Расскажите о жизни в семинарии и новициате.
— У иезуитов новициат длится два года — строже, чем во многих монашеских орденах, по крайней мере так было в мое время. Никаких личных денег, самовольного выхода в город, с отсутствием излишеств, жизнь максимально приближена к монашеской. Каждый день относительно похожий распорядок: подъём, полчаса на сборы, затем общая молитва и час медитации, литургия. После обеда и ужина всегда есть рекреация, то есть совместный отдых и общение.
В игнатианском понимании есть медитация как особая форма личной и умственной молитвы. В свою очередь есть созерцание, которое предполагает простой взгляд и более эмоциональное и живое отношение к предмету молитвы. Согласно предложению Игнатия, созерцание включает в себя медитацию и постепенно преобразует ее в сторону воображения и внутреннего понимания. В самом опыте молитвы постоянный переход от медитации к более созерцательной форме является естественным. По мнению Игнатия, не обильное познание питает душу, но внутреннее прочувствование и вкушение вещи. Он это говорит в начале Духовных упражнений, давая понять об особом пути и методе размышления. А последнее упражнение в его книге называется: «Созерцание ради обретения любви», где размышление сосредотачивается на открытие того, как Бог дарует свою благодать и Самого Себя как дар.
Раз в неделю мы выезжали на виллу, на природу — это был наш день отдыха. У нас была старенькая машина, чуть побольше «Запорожца», а нас набиралось человек двадцать-двадцать четыре. Я часто ездил за покупками в такие дни. Занимались спортом, готовили еду.
Каждый день — уборка или труд, все по очереди занимались хозяйством. У нас был очень строгий порядок, но не угнетающий — скорее, он давал внутреннюю свободу и покой.
— Что для Вас значит служение в армянском обряде и чем оно отличается по духу от других литургических традиций?
— В армянской литургии очень часто звучит слово «мир», потому что Армения прошла через трагические времена, у неё трагическая история. История терпения, история креста. Это глубоко отражается в наших литургических текстах и молитвах. Иногда ради мира приходится жертвовать принципами, потому что мир и сохранение жизни оказывается важнее всего. Не знаю, насколько это правильно с политической точки зрения, но такова наша духовность — духовность выстраданного мира.
Другая особенность — особое понимание креста. В армянском обряде в отличии от латинского, традиционно молитва всегда происходит с крестом и под крестом. Мы просим, чтобы крест защитил и охранял нас, чтобы мы пребывали под сенью креста Христова. Это проявляется как в литургии, так и в повседневной жизни — мы понимаем, что жизнь отчасти борьба, и для нашего народа, и для каждого из нас. Мы сознательно выбираем крест и этим крестом защищаемся от зла.
Иногда я намеренно вношу армянские элементы в обычное богослужение, бывает, то благословляю армянским литургическим крестом, читаю молитвы в переводе с армянского на русский. Хочу, чтобы католики слышали: есть и другие христианские традиции, они тоже святы и бесценны.
— Как Вы используете разные языки в служении?
— Языки становятся частью твоего естества и самовыражения — это происходит и в общении с Богом. До Италии я владел армянским, русским и польским. Каждый язык имеет свои особенности передачи смысла. Есть что-то, что скажешь по-русски, но не выразишь на армянском или итальянском. И наоборот.
В Италии, в нашей интернациональной группе, я иногда говорил какую-то пословицу или делился мыслью — собратьям было не сразу понятно, но они задумывались, почему я именно так выразился. Английская шутка может быть очень смешной, но не всегда переводимой. Мы, армяне, очень шутливый народ, и это далеко не все понимают.
Молитва у меня бывает поистине интернациональной — могу начать по-итальянски, продолжить по-армянски, потом перейти на русский. Ведь молитва — это не только слова, но и мысли, внутренние размышления и чувства. Эта языковая разнородность невероятно обогащает духовную жизнь.
— Как устроена армянская община в Томске?
— Нас больше ста человек, если считать всех армян-католиков. Община существовала всегда — нас связывает язык, культура, вера. Мы даже отличаемся от армян из самой Армении: мы — армяне из Грузии с западноармнским диалектом и традицией, и это определённо выделяет нас, хотя мы понимаем, что один народ.
Нас объединяют и радость, и горе, культура, музыка, духовность. Мы собираемся на разные мероприятия, свадьбы и похороны, сороковины, на крещение детей, отмечаем церковные и национальные праздники. На литургию приходит большая часть общины. Все понимают: чтобы сохранить корни, нужно держаться вместе.
Очень болезненно воспринимается, когда кто-то уклоняется от общего дела, особенно когда речь идёт о помощи нуждающемуся. Во время карабахской войны мы показали особую сплочённость и взаимную поддержку.
У нас хорошо работает интеграция в российское общество — смешанные браки не редкость, но дети всё равно чувствуют своё армянское происхождение. Многие изучают язык, культуру, ходят в национальные кружки. То, что семья не может дать — народные танцы, углублённое изучение языка, — получают в общинах.
Когда собираемся вместе — поём, радуемся, готовим еду. Это та радость, которой мы щедро делимся друг с другом. Когда горе — мы все рядом. Когда случается трагедия и нужно помочь — помогаем всем миром.
— Каковы Ваши отношения с Армянской апостольской церковью?
— У нас практически одинаковая литургия с Апостольской церковью. Иногда отдельные слова или молитвы чуть-чуть различаются, но большинство молитв общие. Порой даже непонятно, где проходит грань исторических различий.
Я высоко ценю экуменизм и общение с армянскими священниками Апостольской церкви. У меня никогда не было ни агрессивности, ни желания отгораживаться. Армянская апостольская церковь гораздо более открыта к другим церквам, чем другие православные церкви.
Армяне очень хорошо воспринимают орден мхитаристов — те живут практически наполовину там, наполовину здесь, в католичестве и в апостольской традиции одновременно. Для меня важно понятие единой Церкви и единой веры. У нас один Господь, одна вера, один Бог. Есть разный культурный и богословский опыт, но в простом человеческом общении этих различий практически не чувствуется.
С местными православными, здесь в Томске, у нас тоже есть добрые отношения. Разные священники приходили к нам, интересовались нашей духовной и пастырской практикой — и это совершенно естественно.
— В чём Вы видите проблемы современной церковной жизни?
— Главный вызов — это необходимость лучшей пастырской работы, более глубокого служения людям. Не по принципу «заплатил — получил крещение, заплатил — получил венчание», а настоящий пастырский подход, который человека ведет к зрелости веры. Необходимо, чтобы люди сознательно шли к Богу понимая Благую весть, а не оставались на поверхности.
Люди из Армянской апостольской церкви массово уходят к протестантам, в секты. Против протестантов я ничего не имею, но хотелось бы, чтобы верующие оставались в своей Церкви и получали необходимую душепастырскую помощь. Священник не может просто механически благословлять, крестить и помазывать елеем. Этого катастрофически недостаточно.
То, что происходит сегодня в Армении, хотя это проявляется во многих странах, явно свидетельствует о глубоком кризисе веры. Конфессиональный кризис проявляется на всех уровнях — внутри самой церкви, в отношениях церкви и государства, церкви и общества.
— Расскажите об ошибках на пастырском пути.
— Пастырский подход — это то же самое, что педагогический. Нет педагога, который не ошибается. Ошибка свойственна человеческой природе. Иногда поступаешь определённым образом, а потом понимаешь — это было неправильно. Случается это и с отдельными людьми, и с общиной в целом.
Бывает, скажешь шутку, а её плохо воспринимают. В сложных жизненных ситуациях мы далеко не всегда знаем, как правильно поступить. Идеального понимания не существует. Что сказать прихожанину, а о чём лучше промолчать? Где нужно обличить грех, а где проявить снисходительность? Часто не хватает либо информации, либо компетенции для правильного решения.
Помню, приходил человек и требовал экзорцизма, чтобы освободиться от беса. Я сказал: «Не знаю, есть ли у тебя бес или это что-то другое, не могу этого определить. Духовное исцеление — это длинный путь, требующий времени и серьёзных усилий. А ты хочешь, чтобы священник просто положил руку на голову, и ты мгновенно исцелился».
Мой путь — это путь постепенного созревания, падений и подъёмов. Именно это помогает учиться. Собственные ограничения помогают сохранять смирение. Когда стыдно за свою ошибку, когда чувствуешь неэффективность — это тоже своего рода ограничение, которое нас воспитывает. На ошибках мы действительно учимся.
У нас есть практика «испытания совести» — иезуитская традиция ежедневного анализа своих поступков и действий Божиих в нашей жизни. Зрелость помогает лучше осознавать свои рамки, ответственность, ограничения — но и острую нужду в Божьей благодати.
— Какие три шага вы посоветовали бы молодому армянину, который хочет соединить жизнь с верой и служением?
— Три основных момента. Первое — интегрироваться в армянскую общину и культуру. Не нужно просто ассимилироваться и растворяться. Армяне имеют прекрасную традицию взаимопомощи и сохранения национальной идентичности — я наблюдал это в самых разных странах. В Испании, например, они сохранили все традиционные имена в семьях вплоть до правнуков.
Второе — научиться любить и служить людям. Это должен быть стиль жизни, а не просто красивые слова. Третье – и самое главное – искать Бога везде и во всём, жить по вере. Это путь к подлинной полноте жизни.
Главное для человека, живущего в иной культурной среде, — сохранить свои корни, чтобы не раствориться полностью. Я часто говорю людям польского, литовского, немецкого происхождения: храните свою культуру, корни, изучайте их, передавайте детям. Это ваше истинное богатство, которое обогащает и всё общество.
Наша молодёжь очень хорошая, многие с отличием закончили университеты, успешно работают, но они слишком осторожны в создании семей. Мы, старшие, им говорим: у вас столько замечательных парней и девушек в разных городах — знакомьтесь серьёзнее, создавайте семьи! У нас есть приходской дом, где можно собираться, фильмы смотреть, общаться.
Вера, культура и человеческая любовь — вот три опоры, на которых должна строиться жизнь каждого армянина, где бы он ни жил. Это наше призвание и наша миссия в этом мире.
Беседовал Андроник Папян