Никита Газарян: «В зависимости от целей человека и его ожиданий, он может найти для себя то, что ему нужно»

Никита Газарян — художник, скульптор и основатель художественной мастерской «Улей» в Санкт-Петербурге. Армянский музей Москвы поговорил с Никитой о том, каково быть художником в провинции, влиянии Петербурга и альтернативном образовании.

— Расскажите о себе: где вы выросли, когда начали рисовать, чем еще увлекаетесь?

— Я родом из глухой деревни в Краснодарском крае, станицы Петровской. Рисовать я начал довольно рано. В пять лет родители отдали меня учиться к художнику. Через два года он умер, но у нас в деревне появилась художественная школа. Ее последнее пристанище находилось в сельскохозяйственном ангаре, где раньше держали тракторы.

За год до моего поступления у нас появилась скульптура, хотя у наших преподавателей не было в этом никакого опыта. Материалы нам выделял местный кирпичный завод, там же наши работы обжигались — вместе с кирпичами. Мне стали говорить, что у меня есть потенциал. И я, недолго думая, решил поступать на скульптора. После девятого класса у меня был только один вариант — в Петербург. 

Так как я был из деревни, где не было никакой художественной конъюнктуры, то меня очень удивило, что в Петербурге я попал в среду, где меня окружали только художники. Для меня это был культурный шок. Я стал уделять больше внимания своему развитию. Обнаружил, что я, оказывается, ничего не знаю: ни о художниках, ни об истории искусств. Это послужило сильным толчком к обучению — я стал заполнять все пустоты и довел все свои навыки до существовавшего на тот момент предела. 

Когда обучение в училище закончилось, я не стал поступать в высшее учебное заведение, потому что меня не удовлетворял тот выбор, который нам предоставляется — Академии Репина, или Штиглица, или Университет Герцена. Это такие классические пути развития художника в обучении. Альтернатив не было.

Тогда я снял мастерскую и стал делать что-то свое, изучать разные техники и пробовать новое в скульптуре и графике. Через год начался карантин — в учебные учреждения не пускали моделей, поэтому отменяли наброски и постановки. Я подумал, что сам могу это организовать, и начал проводить натурные практики, куда пришло очень много людей. Меня тогда впервые посетила мысль об «Улье» — французском «La ruche» — который, на мой взгляд, сыграл важную роль в конъюнктуре искусства того времени и в том, что мы имеем сейчас в виде французского авангарда. «La ruche» был местом, где собирались авангардные художники XX века: Пикассо, Шагал, Модильяни. Они там проводили вечера, общались, обменивались своими ощущениями.

Я думаю, это очень важно для искусства — иметь места, в которых художники могут собираться. Тогда они производят коллективное сознательное и бессознательное, происходит взаимный обмен, обогащение. Смотря на историю искусств, мы можем заметить такую закономерность. Например, Дега, Роден и Мане собирались в «Хромой лошади». Может быть, я ошибаюсь, но кажется, что в силу этих встреч и общения за столом, за бокалом абсента и появился импрессионизм и французский авангард. 

В нашем случае это тоже работало: приходило много художников, мы общались, рисовали и узнавали много нового. И это продолжалось два с половиной года. Но в тот момент я понял, что хочу быть не художником, а преподавателем. И стал двигаться в этом направлении. 

У меня было хобби — исследовать национальные библиотеки разных стран, заходить на разные архивы, искать материалы по искусству. К какому-то моменту у меня накопилось этого материала уже достаточно, чтобы предложить какую-то альтернативу академическому образованию. Полтора года назад я решил, что пора делать «Улей». Нашел художников, собралась команда. Мы сняли помещение и стали заниматься альтернативным образованием. 

— Вы сказали, что хотите быть преподавателем. В ваших социальных сетях в основном скетчи. Вы не рисуете картины, не занимаетесь скульптурой? 

Если это не входит в рамки преподавательского процесса, то нет. Бывает, что нужно что-то исследовать для художественных целей. Но я бы вообще не разделял картину и скетч. Я имею в виду другое. Если представить художественную школу, искусство в целом, как библиотеку, то я хотел бы быть библиотекарем. Вы читаете книжки, у вас есть определенный вкус в литературе. Если бы вы, например, ко мне пришли и сказали, что хотите французский женский детектив 80-х годов, я бы вытащил с полки и дал вам книгу, которую вы хотели. Чтобы вы не перечитывали десять книг подряд, а получили сразу то, что нужно. 

В этом смысле я строю творчество, рисование, скульптуру. Я смотрю на это больше как на исследование, потому что мне интересно, где есть граница всего этого. Потому что в рисунке, графике, есть невообразимое множество возможностей: разных техник, школ, подходов, материалов, совмещение одного с другим. То же самое в скульптуре, живописью я не занимаюсь. Какого-то художественного высказывания, которое я хотел бы преподнести людям, его нет. Все зависит исключительно от задачи.

— То есть, для вас рисование — это не способ самовыражения?

— То, что вы говорите, можно разделить на «что» и «как» — форму и содержание. В этом смысле я за форму — мне она интереснее. Я не ставлю одно выше другого, но мне кажется, когда художник работает над формой, то он искусству что-то дает. Появляется новый изобразительный язык, новый «изм», может быть. А когда художник работает над содержанием, то обычно он что-то от искусства берет, чтобы изобразить свою персону, свои переживания. Мне кажется, продуктивнее и интереснее заниматься формой и что-то привносить новое в изобразительное искусство. Без самовыражения все равно невозможно представить себе художественный процесс, потому что везде есть автор, за каждым произведением лежат какие-то переживания человека. 

— А выставку делать вы не планируете? 

— Мы готовим большую выставку к концу этого года. У нас есть тема — «Сохранить как», посвященная теме сохранения. В «Улье» сейчас все преподаватели, все студенты развивают ее по всем возможным сферам, которые у нас есть: графика, скульптура, живопись, фотография.

Выставка — это эксперимент. Может, мы ее и не сделаем. Но интересно посмотреть на то, какое мы можем дать человеку развитие как художника. Помимо обучения дать людям, приходящим к нам, возможность создать проект как художники. А еще поработать в формате наших занятий, когда ученики ограничены материалом, сферой деятельности и так далее. 

— У вас есть филиал в Иркутске. Почему именно там? 

— Однажды на натурные практики пришел молодой человек по имени Кирилл, которому было интересно, что у нас происходит. Он рассказал, что он из Иркутска, в первый раз в Петербурге и думает сюда поступать. Воодушевившись всем этим, он уехал к себе, сказав: «Я у себя тоже попробую делать наброски». И где-то через полгода, как он у себя проводил натурные практики, он приехал снова. Я сказал: «Ты же там все равно уже делаешь свои практики. Давай попробуем сделать филиал». 

Пока там проходят натурные практики, наброски, портретная лаборатория по нашей методике. Курсы, возможно, появятся в будущем. Это был классный опыт, я думаю, мы его будем использовать дальше, развивать какие-то другие города.

— Какая у вас концепция? В чем особенность обучения?

— Нам важен индивидуальный подход как преподавателя, так и студента. Если человек что-то для себя обнаружил как для художника и ему интересно этим поделиться с кем-то, то пожалуйста. Авторский подход — это прекрасно, в этом и заключается важная художественная диффузия, взаимообмен, обогащение. 

У нас на всех курсах люди с разной степенью подготовки. К нам приходят даже люди после академии, после десяти лет обучения в художественной сфере. Они приходят, потому что им хочется развить еще какие-то подходы. Академия не может похвастаться таким индивидуальным подходом, потому что это школа, по сути. 

Мы стараемся искать новые методы рисования, чтобы это было убедительно и понятно, чтобы это было по силам и интересно. То же самое в скульптуре — у нас есть работа с глиной, с гипсом и с воском, есть апсайклинг. В зависимости от целей человека и его ожиданий, он может для себя найти то, что ему нужно.

— Какие у вас связи с Арменией? Бывали ли вы там, нравится ли кто-то из художников или поэтов?

— Я в Армении никогда не был, о чем очень сожалею. Надеюсь, когда-нибудь я туда приеду. Мой дедушка армянин, я только на треть. Мне всегда нравилась армянская эстетика — все, что связано с моими корнями. Я всегда их уважал и меня это всегда грело. К своему сожалению, я не знаю каких-то армянских художников или поэтов. Может быть, я кого-то и люблю, но просто не знаю, что они из Армении. Не могу сказать — я непросвещенный в этом плане.

— Что вас вдохновляло в последнее время?

— Меня всегда что-то вдохновляет. У меня по-прежнему сохранилась привычка заходить во всякие неизвестные источники и архивы. Готовясь к курсам, я пытаюсь узнать что-то новое — мы ведь проводим большое количество лекций. Меня удивила американская книжка «Примитивная негритянская скульптура» Пола Гийома. В ней описывается взгляд на формальность скульптуры, искусства, отличие от нарративности. Автор так это доходчиво объясняет свою позицию, что мне показалось, будто я это писал. Я перевел ее за один вечер.

Такие книги меняют мышление. И меня они изменили. Бетти Клаудия написала книгу про современное рисование, после которой у меня совершенно изменился подход. Когда я читаю что-то хорошее, что посвящено вещам, которыми я занимаюсь, мне хочется сразу об этом рассказать.

Недавно закончился курс «Арх-класс», темой которого была архаичная скульптура, которая мне очень нравится. Это был эксперимент, и в итоге получилось очень круто. Я хочу это дальше развивать. Архаичное искусство — это удивительный источник вдохновения.

Беседовала Диана Шаграманян

Фото из личного архива Никиты Газаряна